Терек - река бурная

— Контрреволюция сейчас силы собирает, на ее стороне богачи, офицеры, все одураченные из казаков, осетин, ингушей… Ваш атаман Караулов русскими капиталистами уполномочен собрать на Кавказе силы казаков да туземных богатеев и задушить народ, а чтобы легче было, чтоб поодиночке нас задушить, он и ссорит один народ с другим. Только большевики, установив власть Советов…

— Ну, ты! — не выдержал Антон. — Красно брешешь! Большевики, они есть вражины, которые навеки хотят нас поперессорить… Это они наши земли хотят отнять…

— Чьи это — наши? — резко спросил осетин и поймал, наконец, ускользающий взгляд казака…

— Гм… наши, казачьи… — неуверенно пробормотал Антон и вдруг почувствовал, что странно робеет под этим острым обжигающим взглядом.

— Ваши, казачьи?! Да много ли земли у тебя, казак Литвийко? Десятина? Полторы? Это за нее-то боишься? Не бойся, у тебя не отрежут, а еще и прибавят десятин этак с пяток. А заберут у ваших Макушовых, Полторацких, у наших Абаевых, Тугановых… Вот как большевики ставят земельный вопрос… Землю тем, кто ее своими, а не наемными руками обрабатывает…

— Гм-м! Брешешь! — Антон беспокойно вертелся на соломе, чувствуя, что бессилен противоречить студенту.

— Крепко тебе голову насчет большевиков ваши атаманы да офицеры забили… Самой черной клеветой не брезгают… Небось говорили и то, что большевики — германские шпионы?..

— Говорили…

— И ты веришь?

Казак шарил глазами по сторонам, тискал в огромной, волосатой руке сыромятный повод…

— А ты не пытай меня… Не муторь… Я б сказал тебе по-нашинскому, кабы ты мне не спаситель был. Теперича я тебе вроде бы обязанный, так ты сам не при на рожон…

Осетин прикусил нижнюю губу, слегка раздражаясь, сказал:

— Если тебя так угнетает чувство признательности, можешь забыть о моей услуге…

— Ну, ты не серчай… Конешно, тебе спасибо, а про большевиков меня не уговаривай…

— Хорошо, мы еще свидимся… А убийцу советую тебе назвать… Христиановские большевики этого так не оставят…

— Ну, и чего они, эти ваши большевики ему, то есть убивцу, сделают?..

— Судить будем по закону революционного времени. Нам не кровная месть нужна. Нам нужно показать народам, кто их стравливает…

— Угу, — пряча под приспущенными веками тревожный взгляд, буркнул Антон; собрал в кулак вожжи, стал выводить сошедших на обочину коней.

Осетин, легкий и пружинистый, прыгнул обратно из брички в седло.

— Ну ладно… Увидимся еще! — и стал разворачиваться на Христиановское.

— Чего доброго, а свидеться на этом свете не чудо… А говоришь ты муторно… Хочь зовут тебя как, скажи…

— В селе у нас будешь, спрашивай Цаголова Георгия… Да и я к вам в станицу наведуюсь скоро… Пока!..

Антон привскочил с соломы, крутнулся назад, где уже пыль заклубилась, крикнул:

— Не того ли ты попа Александра Цаголова сын… Стой!.. Который в девятьсот пятом смутьянничал!? Погоди!

— Того, того самого! — донеслось до него уже издали.

…К станице Антон подъезжал на рысях, взвинченный тревогой, распираемый смутными мыслями. „Дознаюсь, истинный крест, дознаюсь, кто убил, на ком грех? Надо мне очень с теми большевиками в свару ввязываться! Гляди, и пристукнут за чужой грех… Кровники б ничего — не новость, а тут поди — сила… Ишь, как они пред ним стали… „Именем революции!..“ Тут не дюже отвертишься!“. Руки и ноги у Антона подрагивали. Стоя в бричке, он гнал коней, понукая их с громкой бранью.

Лошади с грохотом пронесли подводу по центральной улице, зверьми влетели прямо во двор станичной управы. На коридор, встревоженные шумом, выскочили писарь и сам атаман Евтей Попович, дюжий казак с брюшком, в чекмене с засаленными обшлагами.

— Чи сказился ты, Литвийко?! Куды в атаманский двор вперся? — гаркнул атаман утробным басом, но увидел озверелое, покрытое ссадинами лицо парня и едва не попятился назад.

— Ты э-это откуда, вражина?

— Оттуда! Оттуда, где мать над дитем погубленным убивается, — бешено кричал с середины двора Антон. — Давай, круг собирай! Дознаваться будем, кто из вас смутьянит, кто народ стравливает. А мне не след чужой грех на душу брать!

— Уймись, голоштанник! Ишь, ему круг подавайте! — взвизгнул долговязый, чубатый писарь.

Атаман с легкостью, не свойственной ему, метнулся с коридора, пошел на Антона.

— Ты это брось, казаче. Ступай лучше проспись, ежели араки у „товарищей“ обпился.

— Круг, говорю, собирай!

— Никакого круга я тебе…

— Сам соберу!.. — Антон спрыгнул с подводы и прямо к набатной дыбе с тяжелым чугунным пестом.

— Дза-дон-дон-дон, — тревожно понеслось над станицей в ломком осеннем воздухе.

III