Терек - река бурная

Дмитриевский огород, приподнявшийся на бугор северным краем, кончался небольшим обрывом, под которым вилась дорога. На самом краю его — вырытый под городьбу, закиданный сухими колючками ерик. Василий и Евтей, хрустя колючками, спрыгнули в него. Хлопцы не решились лезть в ерик босыми ногами и, сбежав пониже, на огород, распластались там в буйной, шершаво-липкой тыквенной ботве.

Михаил Савицкий и его спутник, незнакомый казак с лычками урядника, как раз вывернулись из-за последнего поворота. Ехали молча. Михайла сутулился, настороженно подавшись вперед узкой хищной головой. Под ним был конь красивой буланой масти, грузноватый, заметно припадавший на задние ноги.

— Гм… конягу нового добыл, бандюга… Неспроста это он явился, — сказал вполголоса Евтей.

Василий молчал. Несмотря на загустевшие внизу сумерки, ему были хорошо видны холеные усы Михайлы, черневшие на желто-смуглом бритом лице, крупные хрящеватые уши, выпиравшие из-под белой папахи из курпея. Василию вспомнилось вдруг, как потешались в семье над этими ушами, когда Мишка был маленьким. "Ухи-лопухи, а морда — суслячья", — говорил отец, не любивший злого и плаксивого мальчишку; а Андрюшка и Василий хватали Мишку за эти "лопухи" при всяком удобном случае…

Когда всадники приблизились, Евтей спокойно спросил:

— Стрелять? — и щелкнул затвором.

Василий дрогнул, не поднял на Евтея глаз.

— До лучшего случая не доживешь… Неспроста он до станицы едет — новую пакость везет, помяни меня… Ну, палить ай нет?

— Сам!.. — Василий неуклюже, отяжелевшими руками потянул к себе винтовку. Когда целился, мушка долго дрожала, не нащупывая белого курпея.

— В ухо бери, — бесстрастным голосом посоветовал Евтей. И, случайно вильнув взглядом по ближнему из бугров, чуть не охнул: по склону, утонувшему в тени, густыми цепочками, как мурашки по расщелинам древесной коры, двигались всадники. "С нами крестная сила!" — взмолился про себя Евтей, боясь отвлечь Василия, и еще раз прежним голосом повелел:

— В ухо…

И как от молнии разверзается на миг ночное небо, так где-то в темных тайниках памяти Василия ярко блеснул далекий образ: маленький Мишка в одной рубашке до пупка сидит под плетнем в пыли и жалобно ноет, потрясая головкой: его долбанул соседский петух; из разорванного уха, бугрясь на краешке мочки, капельками падает кровь… Кап, кап…

Выстрела Василий не слыхал, только отдачу ощутил в плече. Открыв глаза, увидел, что промахнулся. Всадники, пришпорив коней, рванулись вперед. Михайла оглядывался, придерживая рукой папаху…

— Промазал… Видать, дрогнул, — хрипло сказал Василий.

— Дрогнул! А он, гляди, не дрогнет, в тебя стреляючи! — неожиданно громко, потеряв равновесие духа, крикнул Евтей. — Оглядывайся теперь, ходя по земле! Гляди вон — Мишка привел! — и махнул на бугор. Василий взглянув, побелел.

— Нагрянули гады!.. Кибировцы?.. Или Серебряков?..

— Должно Кибиров — с-под Змейки идут. Давай тягу до пасеки, "готовиться треба…

Выпрыгнув из ерика, пригибаясь, побежали к огороду, где притаились Евлашка и Гурка. Василий сгреб мальчишек в охапку.

— Ну, хлопчики, шибко вы давеча чесали, теперь еще шибче — в станицу! До дядьки Мефода, до Жайлы, до Скрыпника — кого застанете… Ночью — сбор у Дмитриевых… Передадите, а там до матерей по домам и носу на двор не кажите. Ну, духом!..

Когда мальчишки скрылись в зарослях, Василий обернулся к Поповичу.

— Ну, Евтей, час-то настал… Командирить берусь по-военному…

— Ну и приказывай, как на войне…

— Скачи в Христиановское, упреди друзей. Кибировцы в нашей станице не остановятся, на них нагрянут… Часом раньше поспеешь — и то дело! А мне в станице людей собрать надо, бумаги прибрать…

Нацелив прищуренный глаз на желтую тыкву, Евтей мгновение думал. Потом посоветовал:

— Оружие покуда до ночи не вороши, нехай схлынут, все одно они сами не найдут… — и запнувшись: — В Христиановское, так в Христиановское… Коня твоего возьму, мой не допрет…

— Бери, гони, не жалеючи… По макушовской кукурузе скачи — высокая, с головой упрячет…

— Добро!

…Саманная хатенка Гаврилы Дмитриева, как папахой накрытая высокой камышовой крышей, стояла на верхнем, западном краю станицы и маленькими оконцами любопытно глядела на горы, на всхолмленную степь, убегавшую вдоль Терека к Эльхотовским воротам. Со двора были видны те заросли орешника и ольхи, за которыми укрывались пасеки Савицкого и Поповича и Дмитриевский огород.

В этот вечер Гаврила взялся сколачивать саж для подсвинка. Вокруг него около сарая вертелись его пятеро младших. Старший, Петро, побежал встречать стадо — гнали его из-под леса, с другого края станицы. А Паша, дохаживавшая последние дни перед родами, ждала сына за воротами, тяжело и неуклюже ступая вдоль заваленки с веретеном и клоком расчесанной шленки на плече. Отсветы заката пламенели в окнах, и пустота, черневшая за ними в хате, пугала Пашу.