Тереза

Что же касается вечерних наслаждений искусством, то тут он больше уже не стеснялся своего не слишком утонченного вкуса. Однажды они вместе пошли в варьете на окраине города, в сущности — низкопробный кафешантан, где публике предлагали ужасную дребедень, которая смахивала на пародию. Одна певичка лет под пятьдесят, ярко размалеванная, в коротенькой тюлевой юбчонке блеющим голосом исполнила игривую песенку о лихом лейтенанте и в конце каждого куплета по-военному отдавала честь. А клоун показывал фокусы, для которых хватило бы волшебных ящичков, какие продаются в игрушечных лавках для детей. Пожилой господин в цилиндре демонстрировал двух дрессированных пуделей. Тирольский квартет, состоявший из могучего силача с бородкой в стиле Андреаса Хофера[7], иссохшего старика с колючими глазками и двух пышнотелых и блеклых крестьянских девок в ботинках с высокой шнуровкой, исполнял шуточные припевки и йодли. Выступала и группа акробатов под названием «The Three Windsors»: толстяк в грязном розовом трико, поддерживавший на вытянутых вверх руках двух извивавшихся ребятишек примерно десяти лет. После жидких аплодисментов все трое сделали несколько шагов вперед и стали посылать публике воздушные поцелуи. Тереза все больше грустнела, но господин Вольшайн, казалось, чувствовал себя здесь как рыба в воде. Терезе бросилось в глаза, что этот вульгарный кафешантан, оказывается, мог позволить себе иметь небольшой оркестрик, состоявший из пианино, скрипки, виолончели и кларнета. На крышке пианино стояла кружка пива, которая, однако, предназначалась не только пианисту. Время от времени ее хватал кто-нибудь из музыкантов и отхлебывал глоток-другой. Не успел еще опуститься — вернее сказать, раскрутиться — жалкий мятый бумажный занавес, на котором были намалеваны муза в голубом облачении с пурпурным поясом и лирой в руке и заслушавшийся ее пастушок в сандалиях и красном купальном костюме, как взгляд Терезы невольно последовал за кружкой пива, которая в этот момент как раз исчезала с крышки пианино. Тереза успела заметить руку, ухватившую кружку, худую, покрытую редкими волосами руку, выглянувшую из-под рукава зелено-белой полосатой рубашки без манжет: то была рука виолончелиста, который на какое-то время прервал игру. Он поднес кружку к губам, глотнул, и на его усах с сильной проседью осталось немного пены. Потом он легко поднялся со стула, чтобы поставить кружку на место, и, беря в руку смычок, наклонился к кларнетисту и быстро что-то шепнул тому на ухо. Кларнетист же, не обращая на него внимания, продолжал дуть в свой инструмент, а тот стал покачивать головой в такт музыке и облизывать усы, испачканные пивной пеной. Лоб у виолончелиста был неестественно высок, темные коротко стриженные волосы с обильной сединой стояли ежиком, а начиная играть вместе со всеми, он прищурил один глаз. Виолончель была такая, что не стоила доброго слова, кроме того, он, по всей видимости, фальшивил, так что пианист бросил на него злобный взгляд. Занавес поднялся, на сцену вышел негр в грязном фраке и сером цилиндре, публика встретила его ликованием. Виолончелист поднял смычок и приветственно помахал им негру. Жест этот никто не заметил, даже негр — кроме Терезы. Тут у нее исчезли последние сомнения: в этом жалком кафешантане на виолончели играл не кто иной, как Казимир Тобиш.

Они с Вольшайном сидели у самой рампы, он вновь наполнил вином ее бокал, она поднесла его ко рту, не отрывая взгляда от Казимира, пока наконец не привлекла его внимание. Он поглядел на нее, потом на ее спутника, потом перевел взгляд на публику, сидевшую в зале, вернулся к ней, вновь отвел взгляд, и стало совершенно ясно, что он ее не узнал. Представление шло своим чередом, на сцене неопрятный Пьеро, чахоточная Пьеретта и в доску пьяный Арлекин играли свою пантомиму с таким своеобразным и полным отчаяния юмором, что Тереза хохотала до упаду и даже на какое-то время забыла, что там, в оркестре, играл на виолончели Казимир Тобиш, забыла, что он отец ее сына, что сын этот был вором и попал за решетку, забыла и про господина Вольшайна, сидевшего рядом с ней и с удовольствием курившего сигару с белым мундштуком, и громко рассмеялась вместе с ним, когда Арлекин, пытаясь обнять Пьеретту, плюхнулся на пол.

Однако несколько часов спустя, лежа в своей постели бок о бок с похрапывающим Вольшайном, она не могла уснуть, тихо плакала, и сердце у нее разрывалось от боли.

93