Тереза

На следующий день пришло еще одно письмо от Альфреда, и так день за днем. Он сообщал, что отец встретил его на вокзале, снял ему комнату в предместье Альзергрунд неподалеку от медицинских учебных заведений и ходит вместе с ним по музеям и театрам. А кроме того, из поведения отца следует, будто он о чем-то догадывается. Так, однажды за ужином в ресторане он заговорил о том, что молодые люди любят строить всякие планы, которые в конце концов оказываются невыполнимыми, и что он сам в молодости тоже этим переболел, но потом, естественно, выздоровел… Превыше всего в жизни надо ставить свою работу, профессию и вообще серьезные жизненные вопросы. Тереза подумала, что Альфреду не нужно было так подробно сообщать ей обо всем этом. Может, он хотел уже теперь снять с себя ответственность? Но ведь она ничего от него и не требовала. Он волен поступать, как захочет. Ей было трудно придумать весомые возражения, да и вообще сочинять эти письма, которые она должна была отправлять ежедневно, поскольку здесь, в маленьком городе — это она несколько раздраженно подчеркивала в свое оправдание, — жизнь текла по наезженной скучной колее. А вот о том, что на самом деле происходило с ней, она, естественно, не могла сообщать любимому. Ничего не писала она о последнем визите графа Бенкхайма, во время которого он весьма увлекательно и без излишне прозрачных намеков на свои истинные цели много рассказывал о прошлой жизни, в особенности о путешествиях по Востоку — в молодости он был атташе австрийского посланника в Персии. А в ближайшее время он, дескать, собирается вновь отправиться путешествовать, причем чуть ли не вокруг света. При этом серьезно и со значением взглянул Терезе в глаза. Она не сделала недовольной мины. Да, кругосветное путешествие — это уже было бы нечто в ее вкусе, но только с кем-нибудь другим, а не со стариком графом. Говорил он и об ее отце с почтением и не без сочувствия и заметил, что заслуженного офицера, несомненно, лишило разума именно оскорбленное самолюбие. Тереза, устыдившись того, что целых три недели вообще не вспоминала о своем безумном отце, на следующий же день поспешила в лечебницу и нашла подполковника в полном умственном упадке. Однако теперь он уделял большое внимание своей внешности. С тех пор как заболел, он никогда еще не одевался с таким тщанием и вкусом. Но дочь свою уже не узнал и разговаривал с нею, как с посторонней.

Об этом визите она написала Альфреду в выражениях глубочайшего сочувствия к отцу и даже дочерней боли, хорошо зная, что они вряд ли соответствуют ее истинным чувствам. Равно как и слова любви и нежности, посылаемые ею далекому возлюбленному. Но что ей оставалось делать? Никак невозможно было написать ему правду: что иногда она просто-напросто тщетно пыталась вспомнить его черты, что начала забывать даже его голос, что частенько часами не думала о нем. Зато намного чаще — о другом, о котором она, собственно говоря, не должна была и не имела права думать.

Как-то вечером, когда Тереза сидела за столом, мучительно стараясь написать Альфреду ответ на его жалобное письмо и чуть ли не впадая в отчаяние, вдруг явился граф Бенкхайм. Он осведомился, не помешал ли; она обрадовалась, что его приход избавил ее от необходимости продолжать письмо, поэтому встретила его приветливее, чем обычно. По всей видимости, граф неправильно ее понял, он придвинулся к ней поближе и заговорил в таком тоне, к которому она не привыкла. Без всяких околичностей, более того, как если бы между ними имели место какие-то разговоры, дававшие ему основания осмелиться на такой тон, он начал:

— Итак, что думает милая крошка насчет кругосветного путешествия? Кстати, ни в Индию, ни в Африку мы не поедем.

Он взял ее руки в свои и назвал какое-то местечко на одном из итальянских озер, где он много лет назад провел осень в очаровательной небольшой вилле с великолепным парком. Мраморные ступени спускались прямехонько к озеру, купаться можно было вплоть до середины ноября. В соседней вилле, продолжал он, жили три молодые дамы. Среди бела дня они спускались со своей веранды прямо в озеро, все трое, но до этого сбрасывали купальные халаты, под которыми больше ничего не было. Да, они плавали по озеру совершенно обнаженными.