Терминатор

– Конечно, не можешь! Познание – это процесс, а не результат. Результат уже существует. Это – я. Ничто и никто не опишет меня лучше, чем я сам, – просто фактом своего существования. Я знаю, что ты это понимаешь.

– Пожалуй, понимаю, – признал Эрчжи. – А почему мы пользуемся словами? Мне кажется, что во время медитаций я приближался к познанию мира и тебя, как его части, куда ближе, чем позволяет рациональное мышление.

– Во-первых, с твоей точки зрения я – не часть мира, а сам мир, – старику показалось, что мистер Джонс сердится, – а во-вторых, сейчас меня интересует познание, выраженное словами.

– Не сердись, – попросил Эрчжи.

– Я никогда не сержусь. Продолжай свою работу.

– Где ты сейчас находишься?

– С твоей точки зрения – повсюду.

– Ты был всегда?

– С твоей точки зрения – всегда.

– И ты хочешь, чтобы я разобрался, кто ты? – отличный план! Неужели он осуществим?

«Не дуйся, Траутман, на обиженных воду возят», – сообщил мне Петров. В его глазах не было ни следа сожаления, ни тени сочувствия.

– Я не обиделся, просто очень устал и хочу поехать домой отдохнуть. Имеет право человек отдохнуть? – я постарался, чтобы мой голос звучал ровно и без эмоций.

– Иди-иди, отдохни, наберись сил, – отеческим тоном произнес мой друг, – они тебе еще понадобятся.

Я надел куртку, подчеркнуто вежливо попрощался и вышел из лаборатории. Я действительно не был обижен – меня всего лишь душила злость. Как всегда, путь наружу занял много времени. Хотя, судя по всему, никто на нас больше нападать не собирался, пропускные тамбуры с толстенными металлическими дверями, скрытыми камерами и датчиками отпечатков пальцев, которые были установлены позапрошлым летом во время конфликта с медведями, ежедневно и непреклонно сжирали по двадцать минут моего времени – десять на пути в лабораторию и столько же при выходе. Стоя у последней двери в ожидании, пока не видимые мною охранники убедятся, что я – это я, я обнаружил, что нетерпеливо постукиваю ногой и слегка устыдился: спешить мне было абсолютно некуда, просто хотелось поскорее очутиться на улице. Наконец раздался высокий, на пределе слышимости, электронный писк, и стальная дверь медленно отворилась. Я прошел через небольшой ярко освещенный коридор, толкнул деревянную дверь и оказался в тихом московском переулке. Уже стемнело. Лицо тут же ощутило водяную пыль, которой был насыщен вечерний воздух. Это и дождем-то не назовешь! Такое впечатление, что мельчайший дождик не падает, как положено, с неба на землю, а знай себе, висит в воздухе, покрывая пленкой воды все, что придется. Меня, например. Я провел ладонью по лицу и стряхнул с мокрой ладони несколько крупных капель, затем поднял голову и поглядел на высокий фонарь, горящий неподалеку. Три круглых плафона фонаря смотрелись расплывчато и были окружены мутными радужными ореолами – красиво! Не самая плохая погода, градусов двенадцать-тринадцать. Было совсем не холодно, луж под ногами не было. Казалось, что большая часть водяной пыли, достигая земли, тут же в нее впитывается. Нужно не спеша прогуляться, подумать, как мне жить дальше, и как строить отношения с Петровым. По переулку я вышел на Садовое кольцо и медленно двинулся по направлению к Смоленской площади.

А что, собственно, произошло? Почему упреки Петрова меня так расстроили? – рассуждал я. Действительно недели две назад он попросил меня выяснить количественные показатели зеркальных секвенций. Разумеется, я отлично помню, что он упомянул о важности и срочности этой работы. Возможно, я не сделал всего, что он ожидал от меня. Но тон, которым он меня сегодня отчитывал, совершенно недопустим! – я почувствовал, что снова начинаю злиться, – в конце концов, все эти две недели я напряженно работал. Допускаю, что я несколько увлекся изучением свежих материалов, недавно доставленных нам из Испании, и не уделил поручению своего друга должного внимания. Но этот тон! Какое он вообще имеет право так со мной разговаривать?