Тернистый путь

«…В Венгрии установлена советская власть. Создан Совет Народных Комиссаров. Рабочий класс Венгрии телеграфирует в Москву, что Ленин — вождь международного пролетариата».

Я перечитал текст телеграммы несколько раз. Радость не вмещалась в моей груди, но я не выдал ее своим товарищам-татарам.

Вернулись на вокзал. Поезд в Славгород отправлялся вечером. На вокзале и привокзальной площади толпятся солдаты, конные и пешие. По форме нетрудно узнать чехословаков. Одеты они с иголочки, во все новое, шинели из добротного сукна, лица сытые, лоснятся, словно смазанные жиром. В тупике виднелся бронепоезд. Расспросив прохожих, мы узнали, что день-два тому назад большевистский отряд сделал налет на Татарку и чуть не захватил город. Перестрелка всполошила чехословаков. Город находился на военном положении, поэтому у всех отъезжающих из Татарки проверялись удостоверения личности и билеты. В кассе при покупке билетов также проверяли документы. Видя это, мы все трое смекнули, что билетов на поезд от Татарки до Славгорода нам не получить.

Оба татарина забеспокоились, что к ним могут проявить недоверие как к сомнительным, нездешним торгашам. Я же беспокоился, что мне просто не достанется билета.

И мы решили: дойти пешком до первой станции в сторону Славгорода, где не проверяют документов при продаже билетов.

Отправились пешком по кулундинской дороге. День выдался теплый. Снег подтаивал, слегка прилипал к подошвам.

К вечеру были уже на соседней станции. Порасспросили. Поезд из Татарки приходит в сумерках, документы не проверяли. Мы зашли в будку железнодорожника и напились чаю. Вечером взяли билеты и заняли места в товарном вагоне, который должны были прицепить к составу. Темно, места не обозначены, вкруговую сплошные нары. Пассажиров набилось до отказа.

Поздним вечером нас прицепили к поезду, и мы поехали в сторону Славгорода.

Утром, проснувшись, я долго не поднимался.

В вагоне светло от взошедшего солнца. Люди теснятся, словно сельди в бочке. Не поднимая головы, я тайком огляделся, нет ли знакомых.

Втроем мы купили съестного, набрали кипятку и сели завтракать. Люди сначала вполголоса, а затем громче и громче заговорили, перебивая друг друга. В вагоне почти все русские, простые деревенские мужики. Кроме них ехали два черномазых, круглолицых казашонка, возвращались с учебы. Выделялись трое хорошо одетых мужчин — они оказались фельдшерами.

На одной из станций я купил на базаре пирожки с творогом и принес их своим попутчикам-татарам. Они отказались:

— Дуйсемби, мы только что поели, зачем ты это принес?

Я настойчиво начал их угощать. Сидевший неподалеку фельдшер обратился ко мне.

— Кто торгует пирожками?

— Простые бабы.

Фельдшер с улыбкой покачал головой, с видом мудреца предупредил:

— Не надо их есть, живот будет болеть! Я на ломаном русском языке ответил:

— Пусть болит!

Фельдшер засмеялся и, пытаясь пояснить мне, стал пальцем указывать на свой живот:

— Вот это будет болеть: не ешь, плохо!

Сидевшие вокруг от нечего делать уставились на нас. Я махнул рукой на предупреждение фельдшера и начал совать в рот пирожки с творогом, приговаривая:

— Если заболит живот, смерть, что ли, будет? Нам, что смерть, что ходить живыми, все равно!

Фельдшер удивился.

— Почему все равно?

— А что нам жалеть? Посмотрите на меня… На мою одежду… Мне все равно, я не боюсь смерти. А вот ты не умирай! Тебе нужно жить. Вид у тебя хороший, одежда хорошая. Вон какие имеешь золотые часы. Умрешь — пропадут. А я не боюсь смерти!

— А почему ты не боишься смерти? — допытывался фельдшер.

— А чего мне ее бояться? Я вырос в подземелье. Если умру, снова попаду туда же. А если бы я не хотел умереть, что бы ты сделал, как мне помог? Всех в конце концов поглотит черная земля!

И мы с фельдшером вступили в спор. Я нарочито грубым языком доказывал фельдшеру его ошибки. Окружающие, посмеиваясь, внимательно нас слушали. Несколько мужиков кольцом окружили нас. Большинство было на моей стороне.

В конце концов фельдшер признал себя побежденным и спросил в упор:

— Ты все же кем будешь?

Я немного растерялся, но не подал вида и ответил:

— Казах я!

Подошел другой фельдшер, смеясь, протянул мне руку и крепко пожал:

— Молодец, хорошо!

Мои татары удивленно глазели на меня и стали мною интересоваться, как будто впервые увидели.

— Дуйсемби, прекрасно! Откуда у тебя столько неожиданных мыслей? Ты словно ученый говорил. У тебя какое образование?

— Небольшое. В Омске две зимы ходил в вечернюю школу для взрослых. Кое-что мне запомнилось со слов учителей. Сами подумайте, откуда я могу что-то знать?

— Нет, ты говоришь нам неправду. Ты не из недоучек, — заключил один из татар.

Второй поддержал:

— Да, да, вид у тебя как у образованного человека.

Потом мы завели разговор о политике. Я внимательно слушал, интересно было узнать подробности жизни татар и башкир.

— А кто сейчас вами управляет, какая власть? — спросил я.

— Сейчас у татар и башкир своя власть. Большевики дали нам автономию!

Притворившись совсем отсталым, я поинтересовался:

— Неужели отдельно от русских? Сами по себе установили ханство?

Оба взглянули на меня с усмешкой.