Тернистый путь

— Аул Шайбая находится отсюда приблизительно в пятнадцати верстах, — продолжала женщина. — Отец его в ауле, сам он в городе. Их называют там потомками бия.[76] Мы приходимся родственниками.

Самовар вскипел, накрыли на стол. Мы все вместе стали пить чай. Наливал Пайзикен. Пришли еще два жигита, тоже начали расспрашивать, кто я. Женгей вместе с ними начала устанавливать местонахождение моего нагашы.

— Ты говоришь, что имя твоего ныне здравствующего нагашы аксакал Ильяс. Если отец Ильяса — Каскабас, то сам он Ботпай Ильяс, брат известного Жунуса…

— Знаете ли вы младшего брата Ильяса — муллу Жунуса? — спросил один из жигитов.

— Нет. Говорили, что у него есть брат, получивший русское образование, — ответил я.

— Да, это он. Он был учителем русского языка, обучал детей, и я учился у него. Бедняга уже умер… Его аул находится на северном склоне этой горы — отсюда около двадцати верст. Если с утра все время идти по склону горы, то к полудню можно добраться до аула, — объяснил жигит.

Я порадовался тому, как легко выискался мой нагашы. Я шел к Шайбаю, но план мой теперь расстроился из-за того, что он жил с Асылбеком Сеитовым в одном доме. Мне нельзя встречаться с Шайбаем, если он живет под одной крышей с врачом Сеитовым. Мне хорошо знаком Сеитов с первых дней моей учебы в Омске. В 1916 году мы проводили сельскохозяйственную перепись в Акмолинском уезде. Потом в 1917 году, когда я работал в казахском комитете, Асылбек Сеитов дважды приезжал в Акмолинск из Омска. Еще раз он приезжал, когда мы готовились организовать совдеп. Вместе с офицером Аблайхановым он собирал деньги для алаш-орды, старался мобилизовать молодежь в алаш-ордынскую милицию. Мы выступали против этих мероприятий и целых три дня спорили на многолюдных митингах в Акмолинске. Жители города последовали за нами, и врач Асылбек с офицером Аблайхановым вынуждены были ночью бежать. Теперь он в Баяне, в одной квартире с Шайбаем. Баян — казачья станица. Колчак свирепствует. Если я пойду к Шайбаю, Асылбек узнает о моем прибытии, и тогда все пропало: напрасны будут и мой побег из омского лагеря, и поездка в Славгород, и мучительный переход от Павлодара в продырявленных сапогах по колено в воде. Пройти триста пятьдесят верст и очутиться в Баян-Ауле в лапах колчаковцев совсем не входило в мои планы. Я решил не заходить к Шайбаю!

На ночлег женгей направила меня вместе с Пайзикеном в другой дом. Стояла безлунная темная ночь. На улице Пайзикен начал разговор:

— Твой вид мне очень понравился. В народе говорят: «Не сомневайся в том, у кого доброе лицо». Нам нужен работник. Не останешься ли ты поработать у нас?

— Мой дорогой, ведь нанимают работников родители, а не дети. Без отца как ты можешь что-нибудь решать?

— Родители не отвергнут мое предложение. Если мм договоримся вдвоем, значит, так и будет. У нас работа не тяжелая.

Мальчуган пристал ко мне, прилип со своим предложением.

— Какая у вас работа? — не выдержал я.

— Говорю, не тяжелая. Пасти небольшой табун. Доить кобыл. При кочевке навьючивать тюки. Дома будешь работать по хозяйству, вот и все! — ответил он.

— Сколько будете платить?

— Откуда я знаю, сам предлагай!

— Голубчик мой, в самых худших условиях я за месяц получал не ниже ста рублей.

— Ой-ой! Такой платы в нашем краю не бывает! — мальчик смутился оттого, что попал в неловкое положение…

Пайзикен отрекомендовал меня хозяину дома, молодому человеку. В доме бедно, не дом, а просто конура, разделенная длинной печкой. Низенький потолок, тускло горит свечка. Грязно, неприглядно. Хозяева производят впечатление забитых людей. К нашему приходу они уже приготовились ложиться спать. Давешние два жигита пришли и сюда за нами, и опять начался разговор со мной. Не торопился уходить и Пайзикен.

Один из жигитов, тот, который учился у муллы русскому языку, обратился ко мне:

— У тебя есть удостоверение личности?

— Есть!

— Ну-ка, покажи!

В нагрудном кармане теплой рубашки под бешметом хранились у меня три листа бумаги, свернутые каждый в отдельности. Один из них чистый, другой с казахским текстом, а третий — удостоверение на русском языке. Нарочито обнаруживая свою неловкость, я вынул чистый лист и, разворачивая, подал его жигиту.

— Друг, так ведь это чистая бумага, — заметил он.

— А-а, тогда, наверно, вот это! — Я подал ему второй лист с казахским текстом, тоже в свернутом виде.

— Эй, да и это у тебя простая бумага! — упрекнул меня жигит.

— Ах ты, опять ошибся! — сказал я с наигранным огорчением и подал свое «настоящее» удостоверение.

Увидев печать и штамп, жигит успокоился. Возвращая мне удостверение, он многозначительно заметил — Заверни получше. Можешь потерять, простофиля.

Со дня бегства из лагеря только сейчас мне впервые пришлось показать свое удостоверение. «Вот каков наш брат казах!» — невольно подумалось мне.

Еще раз подробно расспросив дорогу к моему нагашы, я разделся, постелил свою одежду на закопченную кошомку и с удовольствием растянулся…