Терновая цепь

Алистер повернулся и посмотрел на Томаса. После переезда в Лондон он начал отращивать волосы, и теперь они падали ему на глаза, мягкие, темные, как облачко дыма. Желание коснуться этих волос, перебирать локоны Алистера было таким сильным, что Томас вынужден был сжать кулаки.

– Уверен, твои друзья сказали бы то же самое о нас с тобой, – произнес Алистер, – если бы узнали.

Томас, заикаясь, повторил:

– О нас… с тобой?

– Грейс, по-видимому, до сих пор является загадкой для «Веселых Разбойников», – сказал Алистер, – в то время как я – величина известная, и меня здесь не любят. Я просто хочу сказать, что они наверняка были бы озадачены, узнав о том, что мы…

Томас не мог больше терпеть. Он обнял Алистера за шею и притянул к себе, чтобы поцеловать. Алистер этого явно не ожидал; книга упала на пол, и он неуверенно взялся за локоть Томаса, чтобы не упасть.

Но не отстранился. Он позволил целовать себя, и Томас, разжав пальцы, запустил их в волосы Алистера, которые на ощупь напоминали шелковые нити. Юноша ощущал неимоверное облегчение – ему так давно хотелось этого, а после того, что произошло между ними в Святилище, желание стало только сильнее, – а потом облегчение перешло в лихорадочное возбуждение, и ему показалось, будто по его жилам течет жидкий огонь. Алистер целовал его все более страстно, а Томас смелее отвечал на поцелуи, чувствуя совсем рядом жаркое дыхание. Алистер шептал какие-то слова на персидском языке:

– Ey pesar, nik ze hadd mibebari kar-e jamal

[38].

Томас прижался к нему, дрожа, задыхаясь, забыв обо всем, кроме этих прикосновений, поцелуев, ласк…

– Ba conin hosn ze to sabr konam?[39]

А потом все закончилось так же внезапно, как и началось. Алистер отодвинулся, не выпуская руку Томаса. На щеках у него выступил румянец.

– Томас, – выдохнул он. – Я не могу.

Томас закрыл глаза.

– Почему?

– Ситуация не изменилась, – произнес Алистер почти обычным голосом, и Томас почувствовал, что волшебство ушло, как будто никогда и не было. – Твои друзья ненавидят меня. И они имеют на это полное право…

– Я сказал Мэтью, – перебил его Томас.

Алистер прищурился.

– Ты… что ты сделал?

– Я сказал Мэтью, – повторил Томас. – Насчет себя. И о том, что я… что мы с тобой… что ты мне небезразличен. – Он откашлялся. – Ведь он уже знал о твоих отношениях с Чарльзом.

– Не забывай, что Чарльз – его брат, – произнес Алистер странным механическим голосом. – А Мэтью и сам… не такой, как все мужчины. Но что касается остальных ваших друзей…

– Кристофер не станет относиться к нам иначе. А Джеймс все-таки женат на твоей сестре. Алистер, ты уже принадлежишь к нашему кругу, нравится тебе это или нет. Ты не можешь использовать неприязнь моих друзей в качестве отговорки.

– Это не отговорка.

Он все еще держался за руку Томаса, все еще был рядом, совсем близко. Томас чувствовал его аромат: запах дыма, пряностей и кожи. Желание сжигало его – словно где-то внизу живота тлели уголья… Но он знал, что все тщетно. Алистер качал головой.

– Я понял… после того, что у меня было с Чарльзом… что украденных минут, часов счастья мне мало. С другой стороны, мы не можем причинять боль родным, разрушать чужие жизни, идя на поводу у своих страстей…

– Значит, ты все-таки хочешь быть со мной, – прошептал Томас. Ему было горько и больно, но эта горечь была смешана с ликованием.

Глаза Алистера потемнели.

– Как ты можешь сомневаться в этом…

Раздался громкий стук, и оба, подняв головы, увидели над собой Кристофера, который тащил высокую стопку книг. Одна только что свалилась на пол. На его лице был написан восторг, как будто на свете не было ничего прекраснее, чем обнаружить Томаса и Алистера сидящими на полу чуть ли не в обнимку.

– Хватит здесь прохлаждаться! – воскликнул Кристофер. – У меня возникла идея. Мы должны немедленно ехать в Лаймхаус.

15. Горькие плоды

День целый в доме этом сонном

Был слышен скрип на петлях двери,

Песнь мухи на стекле оконном,
Писк мыши сзади стен панели,
Выглядывавшей из щелей.
В дверь лики старые мерцали,
Вверх ноги старые ступали,
А голоса взывали к ней[40].

Альфред Теннисон, «Мариана»

Корделия долго одевалась и поздно вышла из дома, поэтому приехала в Чизвик-хаус последней. Выйдя из кареты, она помахала в знак приветствия Анне и Ариадне, которые уже ждали у крыльца. На круговой подъездной дороге стоял институтский экипаж. Вдалеке Корделия различила несколько фигур: Джеймс, Джесс и Люси отправились осматривать сад.