Терпкий запах тиса (СИ)

Мы снимали комнату в огромной запущенной коммуналке на Садовой, подрабатывали, где могли. Денег иногда не хватало даже на еду. С детьми мы планировали подождать до окончания университета, но они нашего мнения не спросили. Четвертый курс я заканчивала с огромным пузом, которое можно было возить в садовой тачке. Двойняшки родились в июле — слабенькие, постоянно болеющие. У меня был специалитет, а не бакалавриат, но академический отпуск я брать не стала. К счастью, мне пошли навстречу и на пятом курсе разрешили свободное посещение. Да и мама, увидев внуков, смягчилась и стала немного помогать.

А потом? Вадим учился в аспирантуре, писал кандидатскую. Помимо занятий со студентами занимался репетиторством по обществознанию. Я устроилась самым младшим подай-принеси в маленькую рекламную фирму, а по ночам писала километры статей и рекламных текстов. Дети продолжали постоянно болеть, причем по очереди. За стенкой поселилась парочка буйных наркоманов, которая чуть не устроила в квартире пожар. На нервной почве у меня началась экзема — по всему телу пошли зудящие красные пятна, довольно противные на вид. Иногда казалось, что выносить этот ад уже просто нет сил.

Рыдала я потихоньку, чтобы никто не видел и не слышал. Пока Вадим был в университете, а дети спали. Жаловаться? Да ни за что! В этом отношении я была похожа на верблюда. Когда эта зловредная скотина устает идти по пустыне, она ложится на песок и орет. А потом встает и идет дальше. Вот и я так — ложилась на кровать, рыдала в подушку, а потом вставала, готовила ужин, гладила Вадиму рубашки и садилась за ноут писать очередной рекламный опус про элитные труселя или декоративных кроликов.

Родители? Мама сказала бы: «А мы тебе говорили! А мы предупреждали, но ты все сделала по-своему, так и нечего теперь ныть». Только изредка я позволяла себе поделиться с Маринкой, да и то, не вдаваясь в детали и подробности.

Зато жаловаться Вадиму нужды не было — он и сам все понимал. Не утешал, не обещал, что все будет хорошо. Просто обнимал крепко, смазывал мазью мои болячки, покупал какие-нибудь крохотные приятные пустячки. Отрывался от своих занятий, выходил на кухню, отодвигал меня от раковины и мыл посуду. И мне становилось легче. И уже никаких уверений не надо было, чтобы точно знать: если мы вместе, значит, все будет хорошо. Уже одно это хорошо — а будет еще лучше.

А потом вдруг стало легче. Петька и Пашка пошли в школу и, как ни странно, почти перестали болеть всем на свете. Отец Вадима умер, и нам внезапно досталась довольно приличная трешка на Удельной (со свекровью они давно были в разводе). Вадим стал самым молодым доцентом во всем университете, начал писать докторскую. Посыпались неприлично большие гонорары за статьи, монографии и лекции. А меня пригласили начальником направления в крупное PR-агентство.

Года три у нас все было достаточно гладко. Относительно, конечно. Впахивали мы оба — мама, не горюй. Двойняшки то не слушались, то хулиганили, то приносили из школы двойки. У родителей начались проблемы со здоровьем. Но между нами с Вадимом все было идеально. Идеальные отношения, идеальный секс. Конечно, время от времени мы ругались, но это напоминало облачка на небе в ясный день — пробежало, скрыло на мгновение солнце, и снова все сияет. В памяти это время осталось как один большой летний праздник.

А потом что-то случилось. Это было ровно пять лет назад. Я запомнила хорошо, потому что мы с девчонками как раз отметили мое тридцатилетие — первый раз в «Абрикосове». Тогда еще без Киры. Вадим должен был за мной заехать, но позвонил и сказал, что задерживается, предложил вызвать такси. Почему-то меня это очень задело. Масла в огонь подлила Нина: что-то, Лера, твой трудоголик совсем затрудился. Трудно сказать, был ли действительно в этом какой-либо намек, или мне так показалось, но стало не по себе. Хотя, скорее всего, получилось по расхожему выражению: сама придумала — сама обиделась.

До этого я никогда не ревновала Вадима. Во-первых, он не давал повода, хотя вокруг него всегда была прорва девушек, молодых женщин — студентки, аспирантки. Во-вторых, я была уверена, что вся отпущенная на мою долю ревность была израсходована в пятнадцать лет. Что я переболела ею, как болеют ветрянкой — чтобы навсегда получить иммунитет. Но я ошибалась.

Впрочем, это была странная ревность. Я не страдала, не подозревала, не воображала душераздирающие сцены. Не рылась в карманах, не лезла в телефон или в компьютер. Не принюхивалась к его одежде, пытаясь уловить запах чужих духов. Подобное мне вообще было глубоко противно, и я бы себе никогда ничего такого не позволила. Даже если бы поводы для ревности были основательными. Но у меня поводов не было вообще. Если хорошо подумать, это, скорее, была даже не ревность в чистом виде, а какое-то тоскливое ощущение, что Вадим меня больше не любит. А раз не любит — что ему мешает мне изменить? Порядочность, чувство долга? Что ж, бывает, что даже очень порядочные мужчины уходят от уже нелюбимой жены к другой женщине.