Террариум черепах (СИ)

что Верка имеет в виду Георгия.

Ира качает головой:

- Нету.

- А как же ты и Андрей?

- А я его не люблю, - говорит Ира так просто,

будто её спросили о погоде.

- А он тебя? - спрашивает Вера, нисколько не

смутившись ответом.

- Тоже нет.

- Может, тогда никакой любви не существует? -

включаюсь в разговор я.

- Да нет, какая-то, наверное, и существует, - задум-

чиво отвечает Ира. - Только не взаимная. Как такое

может быть? Вот два человека, вроде бы совершенно

разных, а любят друг друга. Живут вместе, растят детей,

целуются, занимаются сексом, ходят вместе на званые

завтраки, обеды, ужины. Это и есть, по мнению нашего

общества, любовь. Но разве может такое быть? В мире

столько людей, а они - вы посмотрите! - друг друга

любят.

- А что тогда на самом деле? - спрашивает Вера,

изрядно озадаченная и даже заинтересованная сложным

рассуждением недалёкой Ирки.

- А на самом деле, один любит, а другой позволяет

себя любить, - отвечаю я.

- Разумно, - кивает с умным видом Ира.

- Я тоже соглашусь, - добавляет Лера.

- Вам сколько, сорок? - усмехается Вера, цитируя

Макса. Я морщусь. Придумала бы что-нибудь своё.

Двадцать один

- Потому что боль лучше, чем ничего, - шепчет

Лера и затягивается.

Я смотрю на неё. Она выглядит так, будто только

что сказала что-то жутко умное, открывающее людям

глаза на жизненную истину, и ждёт аплодисментов.

- Цитирую просто, - пожимает плечами Лера и

вся спесь разом слетает.

Мне не интересно, но я спрашиваю:

- Что?

Лера усмехается, понимая, что я спросила просто

так, а не потому что хотела знать, но протягивает

мне один наушник. Я вставляю его в ухо. Играет

песня Pain группы Three Days Grace. В припеве и

правда есть строчка «Cause I'd rather feel pain than nothing

at all» - «Потому что лучше чувствовать боль, чем совсем

ничего».

- Не думаю, - отвечаю я. - Я живу с "ничего"

всю свою жизнь. Я бы ни за что не променяла б его

на боль.

- А я бы променяла, - тихо произносит Лера. -

Иногда "ничего" делает меня совершенно пустой.

Будто я мертва. А боль может помочь осознать, что ты

всё ещё жив.

- Или любовь.

- Почему?

- Два в одном. И боль и эйфория.

- А вот это грязная ложь.

Я выбрасываю окурок.

- Почему?

- Потому что любовь не причиняет боли. Измена

причиняет боль, неуверенность причиняет боль,

предательство причиняет боль, невзаимность причиняет

боль. Да всё, что угодно, чёрт возьми. Но любовь -

нет. Любовь - это единственное, что делает нас

по-настоящему счастливыми.

- Ну а то, что всё, что ты сейчас перечислила -

и есть постоянные спутники любви, и то, что взаим-

ности не бывает, - совсем другой разговор.

Лера согласно кивает:

- Другой.

Двадцать два

У Макса шикарный голос. Знаете, если вы никогда

не слышали низкий бархатный голос человека под

кайфом, вам не понять. Голос Макса очень низкий и

медленный. Он говорит не спеша, будто смакуя слова,

и это дико расслабляет. Я могла бы слушать его часами.

- Леонова, ты ведь не слушаешь меня?

- Не слушаю, - пожимаю плечами я.

Мы стоим в коридоре первого этажа у подоконника,

Макс что-то говорит, кажется, о книге «Над пропастью

во ржи».

С лестничной площадки вылетает Лерка, вся

запыхавшаяся, перепуганная. Пару секунд она молчит,

пытаясь восстановить дыхание, а потом орёт, точнее

хрипит:

– Пойдёмте быстрее…

Макс хмурится.

- Что случилось?

- Да пойдёмте, мать вашу! Там… Вера…

- Что Вера? - спрашиваю я, с некоторым негодова-

нием глядя на неё.

- Там Вера в истерике бьётся. Не стойте, идиоты!

Пошли!

Мы пожимаем плечами и идём за ней. Лерка

бежит к лестнице, буквально взлетает по этажам, мы

едва за ней успеваем. Наконец, мы оказываемся

на пятом этаже. Возле окна холла пятого какая-то

толкучка, куча народу, очень шумно. Ни черта не

понятно.

- Она была здесь, - выдыхает Лера.

Я тяжело дышу и неодобрительно смотрю на неё.

- Ну и где она сейчас?

Нина Игорева, стуча каблучками, выбирается из

собравшейся толпы.

- Там ваша Селивёрстова ненормальная из окна

выброситься пытается.

Глаза у меня сейчас, наверное, шире, чем дозволено

природой. Лера, кажется, вообще онемела и отключилась.

- Чего встали, побежали! - вырывает нас из

оцепенения голос Макса. И сейчас я не успеваю по-

думать, насколько он приятный.

С трудом, практически расталкивая зевак, мы про-

бираемся к окну и видим картину маслом: Вера стоит

на краю подоконника, лицо красное опухшее, в слезах.

В глазах испуг и отчаяние. Что задумала эта идиотка?

Она стоит лицом к собравшейся аудитории и

слегка покачивается.

- Твою мать, - шепчет Макс, от которого я, кстати,

никогда не слышала ругательств.