Территория

- Но с тобой работать можно. Не чесать языком, для этого ты не партнер, а работать. Я что-то зажирел. И чувствую, что скоро мне на крыло. Хочу оставить память на Территории. Доктор Гурин - сподвижник безумцев. Согласен, начальник!

- Просто не мог согласиться?

- Просто всегда скушно.

- Да, - ответил Баклаков. - Для таких, как ты. Интеллектуалов. Я серый вятский инженер. Мускулы с высшим образованием и примитивным честолюбием. Даже до лапотцев и иконок, как всякий выскочка, не дорос.

- Ну что ты, нача-аль-ник! - Гурин смеялся, а Баклакову казалось, что в глазах у Гурина мелькает пустыня.

- Давай договоримся, Доктор. Нам вместе работать и об отношениях придется забыть до осени. Если очень припечет, потолкуй о том, какая я сволочь, со спальным мешком. Договорились?

Гурин открыл сейф. Вынул стаканчики и бутылку.

- Скрепим договор? - насмешливо спросил он.

- Если без этого нельзя, то давай скрепим. Нарушим дисциплину для будущей дисциплины. Никак все-таки не пойму, кто ты есть.

- Единичный философ, - серьезно ответил Гурин.

Когда начался очередной южак Баклаков забрал документы и ушел домой. Гурина не было. Электростанция не работала, и Баклаков сидел при свечке. Свечное пламя прыгало, и прыгали тени по стенам. Ночью ветер оборвал закрывавшую окно оленью шкуру, и между рамами плотно напрессовался снег. За эти три дня Баклаков пришел к выводу, что намеченный им вариант - единственно возможный и правильный. Все остальное нереально. Следовательно, нужен Копков.

В управлении Копкова не было. Баклаков пошел к нему домой. Копков, единственный из холостяков управления, имел свою комнату. Комната была в крохотном самодельном домике рядом с управлением. Когда строили управление, домик забросало строительным мусором. Потом рядом проложили теплоцентраль, и он вовсе исчез - можно было прямо с «короба» шагнуть на крышу.

Копков одетый лежал на топчане. Из-под полушубка торчали валенки. Лицо Копкова заросло мятым пухом, на груди, как Библия, лежал толстый палеонтологический справочник в дореволюционном кожаном переплете. Копков читал его в перчатках - в комнате был мороз.

- Понимаешь, иду по «коробу». Южак толкает, я упираюсь. Юж-жак сильней ок-казался, - Копков начал заикаться, как всегда, когда волновался.

- Как сильней?

- Н-ногу мне выв-вихнул. Н-ни встать, н-ни…

- Ты ел что-нибудь?

- От-ткуда? Третий день п-палеонтологией п-питаюсь.

- Сейчас! - Баклаков вышел в сени, набрал коротких полешек, затопил печку. Полешки были сухие, и печка сразу разгорелась.

- А я думаю: что-то тебя не видно. Может, заболел или что, думаю, дай зайду, - говорил Баклаков, открывая консервные банки.

- В-врешь, - сказал Копков. - Т-ты не за этим ш-шел.

…В комнате стало тепло. От консервных банок, вытряхнутых на сковородку, пошел сытый запах. Баклаков сел на груду полешек у печки. Комната Копкова была всеобщей завистью. Топчан с медвежьей шкурой, книги на самодельных полках и фотография на стене - человек в кухлянке без шапки, с винтовкой через плечо тянет след по свежевыпавшему глубокому снегу, уходит в мглистое изрезанное, как на картинах Эль Греко, небо. Называлась она «Последний маршрут», на фотографии был сам Копков, а делал ее Мышь Маленький, неизменный лауреат всех фотоконкурсов «Северстроя».

В сенях затопали шаги, и вошли Жора Апрятин, Гурин и почему-то Люда Голливуд.

Они поздоровались и продолжали стоять. Баклаков видел, что Копков мается от своей беспомощности, а может, и от того, что в его холостяцкой одинокой комнате слишком много людей.

Гурин вынул из кармана пуховки банку ананасного компота. Из другого - вместо неизменной пузатой бутылки французского коньяка - вытащил бутылку спирта.

- Если р-ребята соб-брались в-выпить, выпейте в д-другом м-месте, - сказал Копков.

- Отто Янович умер, - бухнул Жора Апрятин.

Люда Голливуд протянула Копкову радиограмму.

Они долго и молча сидели за столом. Спирт так и стоял нераспечатанным. Трещали поленья в печке, над крышей вздыхал теряющий силы южак. Скрипел на уровне окна снег под ногами прохожих. Каждый думал о том, что тогда-то и тогда-то по такому-то случаю сказал ему Отто Янович. Каждый осознавал, что Калдинь жил напряженной внутренней жизнью, по сравнению с которой ежегодные страсти отчетов, проектов и экспедиций казались не столь уж важными. Но в чем был смысл его напряжения? Калдинь умел вести себя незаметно. Его немногословные замечания на защите отчетов всегда были дельны и доброжелательны. Калдинь двадцать лет жизни отдал Поселку, и потому память о нем давно уже была занесена в святцы. И если Семен Копков считался знатоком и начетчиком старообрядческого геологического устава, то Калдинь давал взгляд на мир с неких горных высот, то ли житейского опыта, то ли нравственных категорий. Может быть, потому и попал в святцы при жизни.

- Остались мы без корней. Летим, - нарушил молчание Жора Апрятин. Гурин вышел и быстро вернулся. Но принес тюбик какой-то мази.