И как только девушка перекроила себя по образу и подобию икон стиля, решила сверхзадачу – всё: нормальный секс с ней больше невозможен. Реальность рядом с ней выглядит бесцветной, рыхлой, заселённой другими формами и запахами. Всё это вредит сексуальности.
Она недосягаема в своей виртуальности. И она – симулянтка, которая не понимает, кто она на самом деле. Не понимает, что секс подразумевает выход наружу всего эмоционального, что есть внутри, требует выражения реальных эмоций.
И здесь возникало противоречие – секс разрушал созданный сексуальный образ. А это уже неоправданно с точки зрения энергетических затрат. Когда все эмоции потрачены на его создание и презентацию.
Я каждый раз находил подтверждение тому, что любовью хорошо занимались девушки, не зацикленные на собственной упаковке и переделке себя.
И каждый раз ловил себя на мысли, что я и сам заложник рекламной индустрии, – но всё равно хотел ту, которая соответствует образу сверхженщины.
Вопрос – где, в какой обстановке и при каких обстоятельствах можно найти спутницу, оставался для меня открытым. Понятно, что не в ночных клубах. Но и не в библиотеке?
С какого-то времени я находился в состоянии неактивного выбора из того, что видел. Брал, кого хотел. Цель – приятно провести время. Иногда в голове проигрывал возможные отношения, что-то сканировал, что-то откладывал в памяти, брал с собой. Если случалась химия – хорошо. Если нет – все мысли о женщине отпускал.
Для меня счастье – это эйфория, и больше ничего.
И с некоторых пор постоянные вопросы: как и с помощью чего или кого можно вызвать и продлить эту эйфорию. Чувствовал: чем старше становлюсь – тем меньше способов и сил остаётся для её вызова.
Это не значило, что произошло крушение идеалов, исчезла точки опоры, – просто её приходилось искать в несколько иной плоскости, которая по отношению ко «всему женскому, женственному», являлась всего лишь маленькой частью. Деталью. Каким-нибудь бессознательным жестом, характерным только для этой конкретной женщины, изгибом её тела, длиной пальцев или манерой поведения, показывающей эротическую сущность.
Сама возможность улавливать эти единственные в своём роде проявления совершенства, последующее обладание этими «частями» позволяли включиться моему эротическому воображению и не спеша совершать свою важную работу.
Но иногда юношеская надежда, осевшая где-то глубоко внутри, надежда на то, что совершенство всё-таки может быть неделимо, вызывала к жизни странные, порой инфантильные желания; и именно они давали возможность снова ощутить свежесть жизни и на короткое время поверить в то, что всё ещё может быть. Возможно, так открывается пространство для решения новых задач.
Понял для себя одно: секс, при всём его многообразии, – это как качественный профессиональный спорт. Рано или поздно знаешь всё, что существует в этом виде спорта. И тогда утрачивается самое главное – ощущение эйфории до и после…
Я думал: о чём я буду сожалеть в старости, когда не будет секса? О красочном минете? Об элегантных позах? О блаженной усталости после бурного экстрима?
Ни то, ни другое, ни третье… Самое сладостное – предвкушение секса! То самое ощущение чуда – возможно, родом из детства – у порога которого остановился солнечный луч…
А самое сильное разочарование – это обыденность того, что наступало за этой гранью…
Схожесть ситуаций, в которых оказывался, повторяемость, наводили на мысли о том, что мир состоит из цельных блоков-ситуаций. И все они рождены волевым актом того, кто с ними сталкивается. Именно в этом проявляется ограниченность мира. Можно даже сказать, его трагическая безысходность. Все эти до и после, которые возникали из-за подмены понятий. Отсюда и неудовлетворённость. Отсюда и новая попытка. И как следствие – повторы, повторы.
Но одновременно с этим становилось очевидным многообразие мира. Его, хотя и условная, многовариантность.
Мы «штопорили» с ребятами ещё со времён создания авиашколы. В моём понимании штопор – это такое «стрессовое состояние самолёта», и не иначе. И я научился предвидеть возможное поведение машины в воздухе. Тут главное – самому не впасть в стресс.
Самолёт в штопоре требовал особых приёмов пилотирования; некоторые из них практически одинаковы для всех типов самолётов, – и теперь я надеялся, что справлюсь.
Я посмотрел на неё. Она сидела всё в той же позе. Только сжалась ещё больше и выглядела так, словно окончательно запуталась в своих длинных волосах. И всё скулила – но звук не вылетал наружу, а задерживался где-то у неё в груди. Казалось, что ещё немного – и этот звук разорвет её, такую хрупкую.
Я познакомился с ней совсем недавно. Наша встреча была запланирована, но именно та встреча, при которой мы познакомились, оказалась случайной.
Я встретил её на выходе из кабинета своего давнего друга, психолога. А она, как сама объяснила, заскочила на пять минут уточнить кое-какие нюансы своей диссертации. Мой друг был её научным руководителем, а она его ученицей, теперь уже аспиранткой Института человека РАН.
– Юлия Валерьевна, – представилась она и первой протянула мне руку.