Территория тишины. Начало

Вера давно не была ребенком – ей было двадцать. Но ее наушники были автономны, как и у этого мальчугана, потому что ее могущественный отец имел достаточно власти и денег, чтобы принадлежать к той касте людей, которым наушники не вживляли. Отец гордился этим, часто произнося странную фразу: «Тишина – это привилегия». В жизни Веры было много привилегий, и именно поэтому сейчас ей было так непривычно находиться здесь – в старом убитом вагоне.

Но вот большие колеса вагона пришли в движение, двигаясь по рельсу спокойно, неумолимо и устойчиво, как планета по орбите. Семья на перроне ждала, пока вагон уедет, чтобы поднять наушник или своими глазами увидеть легкую пластиковую пыль, оставшуюся на холодных опустевших рельсах.

Поезд отбивал знакомую дробь. Ему предстояло сделать много остановок, так что по мере отдаления от центра, вагон поезда наполнялся людьми. Но все старались занимать свободные сидения, без соседей, так что к Вере никто не подсел. Ничего удивительного, что она так осталась сидеть одна, ведь это был разгар рабочего дня, и народу было не много. Вере нравилось наблюдать за людьми и гадать – что они слушают или смотрят. Особенно забавно было понимать, что они слушают кино или смотрят сериал с ее участием – тогда Вера пониже натягивала капюшон и отворачивалась к окну, хотя по губам ее в эти моменты гуляла мечтательная еле заметная улыбка. Наверное, она никогда не привыкнет к этому.

Перебирая в голове ссору с оцом, Вера в очередной раз удивлялась, какие они разные. Даже глазами: у нее голубые, а у отца почти черные. Голубых глаз ни у кого в семье не было, а мама лишь отпускала шуточки на этот счет. А еще у Веры были густые, каштановые, вьющиеся волосы, которые сводили с ума стилистов каждого проекта, в котором ей доводилось участвовать. Она согласилась обрезать их лишь до лопаток, не короче, и ей нравилось знать, что команда фильма потратит на нее больше времени, чем на других актеров, исключительно из-за ее прически.

Пейзаж за окном менялся. Все реже встречались свечки зеркальных небоскребов с элитными апартаментами и офисными центрами. Все чаще попадались странные невысокие дома, непонятно каким образом выжившие за последние десятки лет активных перестроек столицы. Чисто выбритые аллеи с ровно подстриженными кустами и экзотическими пальмами сменялись буйством серо-зеленых деревьев без названий или наоборот – бетонно-песочными бескрайними площадками, на плоских животах которых в скором времени должны были появиться новые постройки. Это немного настораживало Веру – она первый раз уезжала так далеко от центра. Серафима давно звала ее к себе в гости, но Вера все никак не собиралась – чтобы уехать в такую глушь действительно нужен серьезный повод. Сима была подругой Веры, с которой они познакомились как-то раз на съемках. Сима была ассистентом гримера-визажиста, и Вера почти сразу оценила ее тонкие нежные руки, которые так быстро приводили Веру в гармонию с ее отражением в зеркале. Сима была начинающим мастером, и на те съемки она попала почти случайно по знакомству.

– Привет, я Сима, – неуверенно произнесла тогда она, пытаясь изобразить некое подобие улыбки.

– Привет, я Вера, -

– Вы не могли бы подсказать, когда появится та размалеванная дива, которая тут играет главную роль? А то я первый день ассистирую, надо не упасть в грязь лицом, так сказать, – тут Сима заливисто рассмеялась.

После того, как Вера призналась, что это она – та “размалеванная дива”, Сима почти не растерялась. Этим она запомнилась Вере как искренняя и непосредственная собеседница, что было редкостью на подобных съемках. Неудивительно, что девушки разговорились. Оказалось, что Сима только начинает свой путь в кино, и снимает крохотную квартиру далеко от центра, в пригороде, параллельно умудряясь помогать пожилым родителям, которые живут где-то в глубинке.

Очень скоро оказалось, что Вера – не просто “размалеванная дива”, а Сима не просто бедная ассистентка – серая мышь. На том и сошлись. Непосредственные легкие разговоры с Симой были свежим воздухом для Веры во время съемок. Кроме того, ей импонировало, что Сима совершенно не разбиралась в кинематографе и даже фильмов самой Веры не видела. А значит, она не умела пускать эти тонкие точные шутки, бьющие прямо в цель и подкупающие ничего не подозревающего адресата. Она также толком не умела льстить, и даже наоборот – порой окатывала Веру холодным потоком критики.

– Слушай, мать, ну эта сцена вообще ни о чем. Ты в ней как рыба мороженая. Я надеюсь, еще будет пересъем?

Иногда она подкалывала Веру, иногда вполне справедливо подбрасывала меткие замечания. В мире всеобщего лоска, лести и глянца, откровенность и наглость Симы стали для Веры чистой отдушиной, словно где-то в пустыне пробили родник, и он бьет без конца, освежая накалившийся воздух.

Как только Вера позвонила ей и рассказала о том, что крупно поругалась с отцом, Сима сказала только одно:

– Отличный повод тебе наконец заехать ко мне на хату.

Вера согласилась. Ей не хотелось ехать к своим старым знакомым – все они знали ее отца и работали с ним.