В тот же вечер, вернувшись в город, в гостиницу, я писал письмо. Сегодняшний день принес мне такое невероятное приключение. Оно исказило мое ощущение времени, и я снова и снова с удивлением осознавал, что нахожусь в этом городе, в этой гостинице в этот час. Передо мной стояли те идолы, те фотографии, те обрывки тринидадского английского, уцелевшие в той индийской деревушке. Письмо не истощило моего парения. Сам процесс его написания выпустил на волю не отдельные воспоминания, а целое забытое настроение. Покончив с письмом, я уснул. Звучала песня, исполнявшаяся дуэтом; поначалу она казалась частью воспоминаний, частью того воскрешенного настроения. Но я слышал ее не во сне; это была явь. Музыка звучала на самом деле.
Было утро. Песня доносилась из магазина с другой стороны улицы. Это была песня конца тридцатых годов. Я не слышал ее уже много лет, и до этого мгновенья не вспоминал о ней. Я даже не понимал значения всех слов; но я их и раньше не понимал. Это был чистый порыв настроения — и в эти мгновенья между сном и пробуждением оно воскресило для меня утро в совсем другом мире, воссоздававшем здешний, который продолжал жить собственной жизнью. В тот же день, прохаживаясь по базару, я видел перед собой фисгармонии (одна из таких, сломанная и забытая, лежала в доме моей бабушки, как часть безвозвратного прошлого), барабаны, печатные станки для набивных узоров, медную утварь. Я вновь и вновь испытывал такое чувство, будто время улетучилось, это тревожное, но будоражащее чувство удивления перед собственным материальным «я».
В парикмахерской, куда я зашел побриться и где никак не мог допроситься горячей воды, моему парению пришел конец. Я опять превратился в брюзжащего путешественника. Солнце стояло высоко; оно выжгло последние следы слабой утренней прохлады.
Я возвратился в гостиницу и обнаружил у своей двери какого-то нищего.
—
Он взглянул на меня. Голова у него была обрита, кроме пучка на макушке, лицо тощее, глаза горели. Мое нетерпение мгновенно переросло в тревогу. Монах, подумал я, монах: я как раз читал
— Я — Рамачандра Дуб, — сказал он. — Я вас вчера не увидел.
Я представлял себе его менее заискивающим, менее чахлым. Попытка улыбнуться не добавила его лицу теплоты. В углах губ собралась слюна — белая и вязкая.
В гостинице жило несколько кадетов ИАС. Трое из них подошли, чтобы выступить переводчиками.
— Я искал вас целый день, — сказал Рамачандра.
— Скажите ему, что я благодарен ему, — ответил я. — Но в этом не было нужды. Я же сказал там, в деревне, что еще вернусь. А впрочем, спросите у него, как он меня разыскал. Я ведь не оставлял своего адреса.
Он прошел несколько километров пешком; потом доехал до города на поезде; потом он обратился в секретариат и стал расспрашивать про чиновника НАС, который сопровождал человека с Тринидада.
Пока кадеты переводили, Рамачандра улыбался. Теперь я увидел, что его лицо — лицо не монаха, а скорее человека, страдающего от крайнего истощения; его глаза горели от болезни; он был болезненно худ. Он держал большой белый мешок и теперь с усилием перевалил его на мой стол.
— Я принес вам рис, выращенный на земле вашего деда, — сказал Рамачандра. — А еще я принес вам
— Что мне делать? — спросил я у кадетов. — Мне не нужно 14 килограммов риса.
— Он и не просит вас взять все. Возьмите несколько зерен. Но прасад возьмите весь.
Я взял несколько зернышек плохого риса, взял прасад — грязновато-серые шарики твердого сахара, — и положил их на стол.
— Я искал вас целый день, — сказал Рамачандра.
— Знаю.
— Я шел пешком, потом ехал на поезде, а потом бродил по городу и расспрашивал про вас.
— Благодарю вас за проявленную заботу.
— Я хочу встретиться с вами. Я хочу принять вас в своей бедной хижине и угостить вас.
— Я приеду в деревню через несколько дней.
— Я искал вас целый день.
— Знаю.
— Я хочу принять вас в своей бедной хижине. Я хочу поговорить с вами.
— Мы поговорим, когда я приеду в деревню.
— Я хочу увидеться с вами. Я хочу поговорить с вами. Я хочу сказать вам что-то важное.
— Мы поговорим, когда придет время.
— Хорошо. Сейчас я покину вас. Я искал вас весь день. Я хочу сказать вам что-то важное. Я хочу принять вас в своей бедной хижине.