Террор на пороге

Как психолог я, полагаю, безошибочно определял, к какому хирургу на операционный стол не опасно ложиться, а к какому рискованно. К этому было можно…

В чем-то наши призвания оказались схожи: мы оба стремились избавлять своих пациентов от беспощадных недугов. Про недуг, коему отваживался противостоять я, написал Пушкин. О чем я уже поминал… Об онкологии же поэт ничего такого не высказал, поскольку в его пору ведали о том «раке», который попугивал лишь своими клешнями, но которого, сварив, с аппетитом съедали, а того, который, как говаривали, «съедал людей» еще толком Не разглядели.

Мне чудилось, что она предстоящей операции рада: ее жизнь у него в руках! Может, и после Валентин не захочет ее из рук своих выпустить?!

Сквозь сероватую бледность нерешительно пробивалась прежняя, будто юношеская, девичья атласность… Казалось, Света готовилась не к операции, а к долгожданным свиданиям. Ведь она будет смотреть на него вблизи! А после заснет возле него… почти как раньше. Пусть и под наркозом. А позже…

Сумасшедшая любовь опять обрела надежду. Она благословляла болезнь.

— Откровенно говоря, успели в последний момент. Если б еще чуть-чуть… Но ты спасена! — первым сообщил Светлане бывший муж, как только она очнулась от наркозного забытья.

По мнению Светы, Валентин был «спасителем». И он вновь подтвердил это мнение.

А она подумала: «Так дорожить моим здоровьем, моей жизнью может только обожающий человек. Давно надо было заболеть!»

…Послеоперационное пребывание в больнице Света силилась максимально продлить: они виделись не по воскресеньям, а каждый день! «Так, постепенно он снова привыкнет…»

Но все же нагрянул час, который она оттягивала, — медсестра, как о сюрпризе, ей объявила:

— Завтра мы вас выписываем!..

Вскоре в палату пришел Валентин. По-мальчишески раскинувшись на белом палатном стуле, он, преодолевая усталость, удовлетворенно вздохнул.

— Откровенно говоря, измотался я до предела. От нависавшей угрозы. От неотвязных дум о твоей болезни… — А ей послышалось: «От неотвязных дум о тебе», — и она улыбнулась. — Надо бы отдохнуть. Или, вернее, передохнуть. Рвану дней на десять к морю, к теплу…

— С ней? Туда, где крутилось «чертово колесо»? Он кивнул, так как общался с ней и с окружающим миром лишь «откровенно говоря».

— Ты предал меня.

— Я знаю. Тем, что…

— Нет, не этим, — перебила она.

— А чем же?

— Тем, что ты меня спас.

Быть может, впервые она решилась на печальный упрек.

От автора. Сюжет этот почти документален… Его много лет назад поведал в кругу писателей врач-психиатр, не назвав, естественно, подлинных имен и фамилий. Может, кто-то об этом уже написал… А я на расстоянии десятилетий заново расслышал психиатра и постарался воссоздать ту историю по-своему.

^{Январь 2004 года}

Татьяна Алексина СТРОКИ ПРОЩАНИЙ… СЕМЬИ И СУДЬБЫ Воспоминания

Времена не выбирают —

В них живут и умирают…

Александр Кушнер

Уходит из жизни мое поколение, родившееся в конце двадцатых или начале тридцатых годов — уже! — прошлого века. А вместе с нами уходит порою и память о дорогих людях, об их неповторимых судьбах и семейных преданиях.

Все мы, «унесенные ветром» из страны, где родились, где остались могилы близких, с горечью осознаем: дети наши, утверждаясь на новых землях (что, естественно, им не в упрек!), иногда сами отторгают себя от российской культуры, перестают читать книги на русском языке (нужно скорее познать новый), а уж внукам вовсе не хочется хоть в чем-то быть непохожими на окружающую молодость. Порой вообще не возникает интереса к стране исхода, ее истории, не говоря уж о таких «подробностях», как пути-дороги их предков…

Вот я, абсолютно не лретендуя на художественность, и решила записать самое сокровенное из того, что давно, постепенно, годами зрело в моей душе, теребило совесть, побуждало память «заговорить», многое вспомнить, чтобы когда-нибудь мои дети и внуки, почувствовав все же зов предков, смогли опереться на мои скудные, но до боли в сердце не потускневшие «картинки с выставки» исчезнувших жизней.

А еще подумала, что, может, рассказ о страданиях, бедах, но и счастливых мгновениях близких мне людей, и тех, кого знала, и тех, о ком мне поведали, — это в какой-то, пусть малой, степени история страны, на земле которой они рождались, жили и погибали… А вдруг эти воспоминания будут интересны не только нашей семье в разных ее поколениях?

Кому-то покажется, что все это лишь перечень фактов. Но в данном случае факты не только, как говорится, «вещь упрямая», но к тому же и страшная, а стало быть, вдвойне заслуживающая воссоздания.