Террор после 1917. Супертеррор. Сопротивление

«За нами с запада продвигаются Советские войска, которые несут с собой коммунизм, комитеты бедноты и гонения на веру Иисуса Христа. Где утверждается Советская власть, там не будет трудовой крестьянской собственности, там в каждой деревне небольшая кучка бездельников, образовав комитеты бедноты, получит право отнимать у каждого всё, что им захочется. Большевики отвергают Бога, и, заменив Божью любовь ненавистью, вы будете беспощадно истреблять друг друга».

Каппель говорил то, что наблюдал уже 2 года на территориях, занятых ленинцами, а сибирские крестьяне, не познавшие ещё ленинской власти на себе, и наслышавшись соблазнительных ленинских лозунгов и размечтавшись о сказочном коммунизме при «рабоче-крестьянской власти», не верили ему и не пополняли его ряды защитников Отечества. Потом они в муках и лишениях не раз вспоминали его призывные слова — в 1921-1923 годах... и в начале 30-х.

На территории Российской империи разыгралась грандиозная драматическая битва Лжи с Правдой, и Ложь в то время выиграла, сторонники подлой, коварной, мерзкой Лжи выиграли.

Наступившая после июня 1918 года картина кровавого террора, насилия в деревне большинству современных граждан хорошо известна — много написано книг, мемуаров и показано фильмов о большевикской «продразвёрстке», о «раскулачивании». Например, в 2000 году в России была издана книга И.В. Овчинникова «Исповедь кулацкого сына», в которой можно прочитать:

«И вот по приказу из еврейского центра совершается «переход от ограничения кулака к его ликвидации». Начался поощряемый сверху дикий разгул грабежей и насилий. Ленин в вопросе этого грабежа не надеется на революционную сознательность рядовых грабителей, многие из которых сами выходцы из деревни, а исходя из своих чтений Тейлора, — издаёт декрет, согласно которому половина награбленного имущества идёт сельским активистам — наводчикам и вооружённым грабительским отрядам, а другая половина награбленного — направляется в распоряжение правящей еврейской верхушки. Кроме того, — многих ограбленных, самых трудолюбивых крестьян — кулаков выгоняют из домов и ведут под конвоем — всех от стара до мала — к ближайшей железнодорожной станции, там запирают в вагоны для скота и — без воды, без пищи — увозят прочь от родных сёл и деревень в неведомые края на холодную и голодную смерть.

Не обошла эта операция и наше село. Слёзно-кровавая жатва еврейской Чеки была здесь обильной. Выселяемым дали у них же отобранных лошадей, чтобы доехали до ближайшего города — Бийска. Составился огромный обоз, и, когда он тронулся, казалось, небо должно было обрушиться от начавшихся воплей, рыданий, стонов. Я вижу этих бородатых сибирских стариков с аскетическими лицами, в последний раз держащих поводья своих подвод, в чёрных от постоянной работы мозолистых руках... этих полуголых, кое-как одетых в лохмотья детей, сидящих на телегах, с потемневшими лицами, на которых в безмолвии застыли ужас и недоумение.

И вижу другое лицо: молодой, холёный, надменный жидок. Он смотрит на меня с фотографии тех лет из его собственной книги. Это «маститый» советский писатель Илья Эренбург. Я никогда не читал его книг... Но однажды, сидя в камере на Лубянке и имея весьма ограниченный выбор книг, позволенных Чекой к чтению политзаключенными, спросил среди прочего «Сибирские очерки» этого иудейского сочинителя. Автор по свежим впечатлениям с упоением и восторгом описывает «раскулачивание» сибирских крестьян. Наша кровь и слёзы для жида радость и торжество. Между прочим, нахожу в его опусе и одну любопытную подробность, приоткрывшую завесу в тайник еврейско-чекистской политики геноцида в отношении русского народа... Возник вопрос: кого раскулачивать? В Центральной России было просто: безлошадный — бедняк, с одной лошадью — середняк, с двумя и более — кулак. А в Сибири у каждого крестьянина оказалось по пять и по десять лошадей. Поэтому, чтобы выделить из массы крестьян сибирского «кулака», пришлось еврейским деятелям повысить «лошадиную квоту», иначе, по марксистско-ленинскому учению, истреблению подлежали поголовно все. «Кто был ничем, тот станет всем!». Эта лаконичная формула наилучшим образом отражает суть еврейской агитации, обращённой к социальным низам чуждых им народов. Поверивший их пропаганде становится оружием в их руках. Они ловко направляют его на самые гнусные преступления — на избиение, на убийство своих собратьев.