Террористическая война в России 1878-1881 гг.

Но, верно говорю, может, ни один из них не миновал долгого душевного страдания внутри себя, самого очищающего и укрепляющего. Я видал их одиноко задумчивых, я видал их в церкви молящихся перед исповедью; прислушивался к отдельным внезапным словам их, к их восклицаниям; помню их лица, - о, поверьте, никто из них не считал себя правым в душе своей!” (“Дневник писателя”).

Этот этап в своём развитии, в своей эволюции проходили многие великие русские мыслители, например, Л. Толстой по этому поводу любил цитировать Николая Гоголя:

“Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны. Этого мало - сам ум проясняется: дотоле скрытые положения и поприща людей становятся тебе известны, и делается видно, что кому потребно. Велик Бог, нас умудряющий”, и Лев Николаевич сделал вывод: “Страдания жизни неразумной приводят к сознанию необходимости разумной жизни”.

Из личных страданий неким закономерным образом выходит любовь, любовь к другим страдающим, как со-чувствие, сострадание, со-переживание, со-понимание, философия любви.

“Не хотел бы я, чтобы слова мои были приняты за жестокость, - писал после тюрьмы Ф. М. Достоевский. - Но все-таки я осмелюсь высказать. Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы из них. Облегчили бы их, а не отяготили”.

Это жизненное испытание, как ни странно звучит, - здорово обогатило Ф. Достоевского:

“И на каторге между разбойниками, в четыре года, отличил наконец людей. Поверишь ли: есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото….

Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть не многие знают его…

Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно.