Террористы

– Не знаю, не знаю, – сказал Мартин Бек. – Мало ли высоких людей. Гюнвальд Ларссон, например, будет повыше Гейдта.

– Гюнвальдом Ларссоном только малых детишек пугать, – заметил Монссон, вооружаясь новой зубочисткой.

– Ты все знаешь об этих линиях – твое мнение?

– Гм-м-м. Иногда мне начинает казаться, что я вообще ничего не знаю. Легче всего контролировать железнодорожный паром «Мальмёхюс». Тут у него никаких шансов. Затем так называемые большие пароходы «Орел», «Грипен» и «Эресунн». Посложнее будет с автопаромами в Лимхамне – всеми этими «Гамлетами» и «Офелиями». Ну, и самое жуткое место – гидропланная пристань, ад кромешный.

– Гидроплан – это самолет, – поправил Мартин Бек.

– А, все одно – пекло. Один отчаливает, другой причаливает, и зал ожидания все время битком набит, не протиснешься.

– Понимаю.

– Ни черта ты не поймешь, пока сам не увидишь. Штурманов, которые должны билеты проверять, запросто сносят. У таможенников и пограничников есть комната, где они могут спрятаться и перекусить, не то из них в пять минут блин сделают. Потом хоть просовывай под дверь дома, где ждет жена.

Монссон примолк, потому что зубочистка застряла в зубах. Но тут же добавил:

– Извини за избитую остроту.

– А что же тогда делает Скакке?

– Бенни? Стоит на пристани и мерзнет на ветру. Аж весь синий. Со вчерашнего дня все так и стоит.

Гюнвальд Ларссон тоже мерз, но у него для этого было, с одной стороны, больше, с другой – меньше оснований. Конечно, на норвежско-шведской границе похолоднее, чем в Мальмё, зато он был лучше одет – лыжные ботинки, толстые шерстяные носки, кальсоны (хотя он их ненавидел), вельветовые брюки, дубленка и каракулевая шапка.

Прислонившись спиной к сосне, которая росла почти на самой границе, он не спускал глаз с бесконечного потока машин, таможенной будки, пограничного шлагбаума и временного заграждения, рассеянно слушая град проклятий, которыми водители осыпали дотошных полицейских. Это называется открытая граница? Куда подевалось северное сотрудничество? Или в Норвегию теперь въезжать так же сложно, как в Саудовскую Аравию? Может быть, это из-за нефти в Северном море? Или из-за того, что вся шведская полиция состоит из идиотов? Какой я вам Гейдт, черт возьми? И вообще, какое дело полиции до моей фамилии? Пока я швед и в Скандинавии действует постановление об открытой границе, полиции не касается, как меня зовут – Чаплин, Пат или Паташон. Вы поглядите только, какая очередь выстроилась по вашей милости!

Гюнвальд Ларссон вздохнул и поглядел на автомобильную очередь. Она и впрямь была изрядная, тогда как машины, идущие встречным курсом, без помех проносились в Швецию из доброй старой соседней страны. К тому же некоторые полицейские у заграждения вели себя на редкость несуразно. Ведь каждому из них выдана фотография Гейдта и подробное описание примет. Каждому известно, что он плохо владеет шведским, но прилично говорит по-датски. Что ему около тридцати лет и рост его метр девяносто пять. Так нет же, иные по десяти минут мотали душу из лысых шестидесятилетних стариков с типичным шведским произношением. Но Гюнвальд Ларссон не один год жизни убил на бесплодную борьбу с полицейской тупостью. Пусть теперь этим занимается какой-нибудь другой Дон-Кихот.

Почти все машины везли на крышах лыжи, снежные скутеры, оленьи рога. Рога какой-то ловкач продавал по бешеной цене уже на шведской стороне границы. Гюнвальд Ларссон созерцал эту картину с глубоким отвращением.

Он любил Лапландию нежно и бескорыстно – но только летом.

Рённ и Меландер вовсе не мерзли. Они сидели в относительно удобных креслах в будке со стеклянными стенами, которую смонтировала для них хельсингборгская полиция. Два отличных электрокамина поддерживали внутри приятное тепло, и время от времени молодые полицейские приносили кофе в термосах, пластмассовые кружки, пирожные и датские сдобные булочки. Почти весь поток выезжающих из страны направляли мимо будки, и, если кто-то заслуживал более пристального внимания, у Рённа и Меландера имелись под рукой великолепные призматические бинокли. Кроме того, они были связаны по радио с сотрудниками, которые проверяли пассажиров в автомашинах и поездах. И все-таки оба сидели с кислым видом. Рождество-то насмарку.

Они почти не говорили, разве что когда соединялись по телефону с домом и жаловались женам.

Такова была обстановка в пятницу двадцатого декабря, за четыре дня до сочельника. В субботу стало еще хуже, в том смысле, что неработающих прибавилось, и поток людей через Эресунн возрос неимоверно. Всеми осуждаемая идея моста через пролив казалась дежурящим уже не столь нелепой. Мост хоть можно перекрыть.