Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Проанализировав работы «террористов-классиков», к которым он отнес Н.А.Морозова и В.Тарновского (Г.Г.Романенко), Плеханов показал, что их апология терроризма была вызвана неверием в массовое движение. Современное экономическое состояние России, рост рабочего движения, не позволяют смотреть на происходящее глазами Морозова и Тарковского. Апеллируя к истории русского революционного движения, Плеханов писал, что террор рассматривался поначалу как средство самообороны. Однако террористическая борьба имеет свою логику и «раз начавшись, она не может остановиться до тех пор, пока в самом деле не поглотит всех сил партии и не парализует почти всех других отраслей ее деятельности, а прежде всего — агитационной деятельности в массе»[655].

С этой точки зрения, наставлял Плеханов еще одних заблудших детей социал-демократии, членов группы «Свобода», устами своего лидера защищавших в брошюре «Возрождение революционизма в России» эксцитативное (агитационное) значение терроризма, их идеи являются повторением старой ошибки, «...защита террора с агитационной точки зрения возможна еще менее, чем с точки зрения охраны революционной организации... Агитатор должен стараться как можно больше сблизиться с массой; а террористическая деятельность отдаляет революционера от массы, замыкая его в тесном круге посвященных в "конспиративное" дело товарищей-конспираторов». Самое же главное, считал Плеханов, это то, что есть гораздо более сильное средство «возбуждения» массы — ее непосредственное участие в борьбе с властью[656].

Любопытно, что и в этой статье отрицание терроризма не было абсолютным. Плеханов упоминал о возможности использования террора в качестве вспомогательного приема; в другом месте он писал о том, что при определенных условиях, правда, подчеркивал Плеханов, «при самых редких, совершенно исключительных условиях», «террористическая деятельность и политическая агитация в массе могут идти рука об руку, поддерживая и дополняя друг друга». Однако его конечный вывод был категоричен: «В настоящее время террор не целесообразен, поэтому он вреден»[657].

Принципиальное значение имела статья Плеханова «Смерть Сипягина и наши агитационные задачи», опубликованная вскоре после покушения Балмашева, в первомайском номере «Искры». Плеханов указал на причину возобновления терроризма — крайнее раздражение интеллигенции полицейскими репрессиями. Кроме того, условием появления терроризма является такое соотношение общественных сил, когда об открытом массовом вооруженном восстании думать не приходится. Опасность ситуации Плеханов видел в том, что, «встретив горячее сочувствие в обществе, "терроризм" стремится сделаться господствующим приемом борьбы, отодвинув на задний план все другие»[658].

Признаки такого стремления он усматривал даже в социал-демократической среде, в которой начались разговоры о том, что «демонстрации обходятся слишком дорого и террористические действия скорее поведут к цели». Ссылаясь на опыт 70-х годов, он предупреждал, что «от таких разговоров недалеко и до мысли о "систематическом терроре"». Но «если бы это движение стало террористическим, то оно тем самым подорвало бы свою собственную силу»[659].

Для рабочего класса он считал более «удобными» демонстрации и другие формы уличных выступлений. Вновь резко отозвавшись о тех, кто считает террор агитационным средством, Плеханов сослался на опыт 70-х — начала 80-х годов. Террор не способствует самодеятельности рабочих, обрекая их на пассивное сочувствие; террор не может принести и политической свободы, при которой легче заниматься пропагандой социалистических идей: «Царь Александр II погиб, царизм продолжает существовать»[660].

Тем не менее, противостоять «веяниям времени» было нелегко даже «искровцам», да и вряд ли разумно в условиях нарастающих общественных симпатий по отношению к новой генерации террористов. Начиная с июня 1902 года «Искра» пишет о проблеме терроризма менее решительно. Выстрел Леккерта вызвал одобрение в достаточно широких слоях населения, пожалуй, как никакой другой теракт со времен покушения Веры Засулич. Акт Леккерта обсуждался на страницах «Искры» с использованием такой терминологии, как «праведный гнев», «честь», «самоотверженность»[661]. Его нелегко было критиковать, квалифицируя как авантюристический или «интеллигентский». Реакция «Искры» свидетельствовала о вынужденном компромиссе, полупризнании террора. Даже Мартов, возможно, наиболее решительный оппонент сторонников терроризма, заколебался в отношении дела Леккерта.