Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Герцен на оба вопроса дал отрицательный ответ. В первом своем отклике на покушение он заявил, что «мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую брал на себя какой-то фанатик ...Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами»[66] . Не верил Герцен и в наличие заговора, считая его «сочинением» муравьевской комиссии.

Как и Герцен, известные шестидесятники М.К.Элпидин и Н.Я.Николадзе выступили против террористической тактики. Николадзе в брошюре «Правительство и молодое поколение. По поводу выстрела 4 апреля 1866 г.» писал, что «направление и убеждения современного молодого поколения положительно исключают всякую мысль о возможных coups de tete, о всяких покушениях и тому подобных поступках», что «выходки вроде выстрела 4 апреля решительно не входят в программу современного молодого поколения».

Это «фальшивое направление», «ненужное, бесполезное», оно вызвано самим правительством, невозможностью «разумной общественной деятельности»[67].

И Николадзе, и опубликовавший основанную во многом на материалах его брошюры статью «Каракозов и Муравьев» Элпидин в то же время признавали, что выстрел Каракозова — не случайность, а следствие настроений, достаточно распространенных в радикальной среде. Николадзе считал покушение результатом «печальной необходимости», к которой «часть молодежи поколения приведена правительством»[68]. В отношении того, что выстрел 4 апреля отнюдь не был «изолированным фактом», Николадзе, по нашему мнению, был ближе к истине, чем Герцен.

Николадзе, считавший себя учеником Н.Г.Чернышевского и призывавший к продолжению просветительски-социалистической пропаганды, два года спустя, в предисловии к женевскому изданию сочинений своего учителя, отмечал, что действия, подобные террористическому акту Каракозова, находятся в непримиримом противоречии с идейным наследием автора «Что делать?». В то же время Николадзе был вынужден констатировать все большее отклонение «в среде нынешней нашей молодежи от его программы и учения»[69].

Действительно, отнюдь не все российские революнеры отнеслись к покушению Каракозова отрицательно. Так, после публикации статьи «Иркутск и Петербург», содержавшей нелестные отзывы о террористе, Герцен получил несколько анонимных ругательных писем в которых его называли «изменником». Эмигоант[70] из «молодых» М.С.Гулевич, по данным III Отделения, в ответ на предложение Н.П.Огарева об объединении под лозунгом «Земли и воли», отказался и заявил: «Что земля и воля, когда корона на голове!

Дело в том, чтобы не выставлять Каракозова сумасшедшим, а писать в таком духе, чтобы кровь кипела и рука не дрогнула взвести курок еще раз»[71].

Еще более резкую «отповедь» Герцену дал лидер «молодой эмиграции» А.А.Серно-Соловьевич в брошюре «Наши домашние дела»: «Нет, г[осподин] основатель русского социализма, молодое поколение не простит вам отзыва о Каракозове, — этих строк вы не выскоблите ничем»[72].

Аналогичная картина наблюдалась и в России.

«Выстрел Каракозова, — вспоминала Е.К.Брешковская, — был ударом, удивившим, поразившим одних, смутившим, вогнавшим в раздумье других. Пусть ругают и поносят Каракозова; пусть родные его стыдятся фамилии своей; пусть вся Россия распинается в преданности царю и подносит ему адреса и иконы! А он все-таки наш, наша плоть, наша кровь, наш брат, наш друг, наш товарищ!»[73]. «Террористические настроения в среде революционной молодежи конца 60-х годов пользовались значительным распространением.