Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.)

Роспуск Второй Думы вновь узаконил, с точки зрения эсеровских лидеров, принявших решение приостановить применение террора на время ее деятельности, возобновление террора и даже расширение его объектов. В программной статье центрального партийного органа, вышедшего вскоре после роспуска Думы, выражалась уверенность, что Дума, избранная по новому закону, «со всей силой показного негодования осудит «революционные убийства», смешав их, для большей убедительности, с грабежами и разбоями, сделав вид, что для нее, в ее институтской невинности, неясно различие между Золотой Ручкой и Марией Спиридоновой, Ванькой Каином и Егором Созоновым». В статье справедливо отмечалось, что отказ Первой и Второй Дум осудить революционный терроризм послужил одной из причин «сотворения» более послушной Думы[426].

Преимущество создавшегося положения автор статьи видел в том, что иллюзии рассеялись и руки у партии теперь развязаны. В полном противоречии с политическими реалиями в статье предсказывалось, что теперь «каждый удар, который нам удастся нанести врагу, народом будет понят. Ни один из этих ударов не покажется неуместным, преждевременным или способным помешать чему-то хорошему». О каком ударе прежде всего идет речь, разъяснялось тут же. Самодержец, по мнению автора, утратил престиж в глазах народа, превратился в атамана черной сотни. Теперь «кумир царской власти начинает представляться тем, что он есть: в боге Аписе разглядывают самого простого, вульгарного, приходящего в слепую ярость от красного цвета быка...»

И далее, вполне в бурцевском духе, автор угрожающе замечал, что власти «слишком давно не ощущали Действия «спасительного страха»... А все то, что там наверху поселяет тревогу и страх, здесь, внизу не может не производить бодрящего, поднимающего впечатления». Правда, словно спохватившись, автор добавил ритуальную фразу о том, что «террор для партии социалистов-революционеров всегда был и останется средством борьбы, органически связанным с массовым движением»[427].

Эсеры совершенно неадекватно оценили текущий момент, не уловили перемен в настроении и общества и народа. Террор, давно «вышедший из берегов», пугавший не только значительную часть либерального общества, но и крестьянства[428], городских обывателей, по-прежнему казался им универсальным оружием. Третий Совет партии принял решение о бойкоте Думы и усилении боевой тактики, которое «должно иметь своей целью внесение расстройства и деморализации в ряды врагов и расковывание революционной энергии масс. Ввиду необходимости систематизировать и направить на более крупные задачи местную террористическую борьбу Совет находит необходимым особенное сосредоточение специальных боевых сил Партии в пределах областей и проявление их по возможности единовременно, по общему для многих людей плану»[429].

В статье «К переживаемому моменту» после констатации, что правительство «твердою стопою вступило на путь политики покойного В.К.Плеве», говорилось, что «жизнь указывает нам настоятельно и определенно на те самые средства борьбы, которые уже однажды были испробованы и оказались действительными против этой политики. Систематический центральный политический террор — террор, подразумевающий и атаку против самого «центра центров» — вот что в настоящий исторический момент более, нежели чтолибо другое, могло бы ускорить течение событий»[430].

Правда, после столь уверенного и угрожающего заявления автор статьи выражал досаду на недостаток «нерва войны» — денег и сетовал на недостаток поддержки делом , т.е., деньгами, террора, равно полезного, «в сущности, всем революционным и оппозиционным партиям»[431]. В другой статье, опубликованной в «Знамени труда» после казни семи членов Северного летучего боевого отряда, «Новые казни террористов и наша легальная пресса» также звучали упреки по адресу «интеллигентной» улицы», политического обывателя. Обыватели рукоплескали героям террора в период их успехов, но отвернулись от террористов, когда счастье перестало им сопутствовать. Вслед приговоренным к смерти летит теперь «шум неодобрения, упреков и прямой хулы»[432]. Огорчала эсеровских публицистов и ситуация с местным террором, который «слишком измельчал». «Много говорят о демократизации террора; но не является ли это слово, — задавался вопросом автор статьи «К переживаемому моменту», — не скажу в с е ц е ло, но в значительной мере хорошим словесным прикрытием слабости нашей организации боевого дела?»[433].

«Измельчание» террора, вырождение его кое-где в бандитизм являлось одной из важнейших причин падения его популярности и прекращения денежных поступлений в кассу БО. Вырождения «местного» терроризма не могли не замечать сами эсеры. В том же «Знамени труда» под псевдонимом С.Борисов было напечатано «Письмо с Северного Кавказа», озаглавленное «Революция и революционное хулиганство».