Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

Но она сказала, что разговор будет долгим и сегодня для него у нас нет времени. А потом укусила меня – как тихий котенок. Она нередко оставляла мне на память отпечатки собственных зубов. Но кого удивишь синяком на Бычьем дворе?

На следующую ночь, направляясь к ней подземельем, я заметил в тени храмового склада какое-то движение. Я потянулся к поясу за самодельным кинжалом; тут фигура выступила на свет, это оказалась она. Мы обнялись между позолоченной погребальной колесницей и полками с куклами. На ней был уже знакомый мне черный длинный плащ.

– Пойдем, – сказала она, – тебе нужно кое с кем поговорить.

Она сняла с полки круглый глиняный светильник – такой легко погасить, прикрыв отверстие. Я хотел было обратиться к ней с расспросами, но она приложила пальцы к моим губам и шепнула:

– Тише. Нам придется пройти подо всем дворцом.

Она провела меня мимо комнаты, где хранились архивы, и повернула в сторону. Тут оказалась еще одна нить – привязанная к другому столбу.

Мы шли, виляя по самым недрам Лабиринта, мимо грубой старинной кладки; стену эту сложили, должно быть, или титаны, или самые первые люди. Это были подвалы самой древней части крепости, которую возвел еще критский Минос, и с тех пор на этом месте сменили друг друга два дворца. Могучие опоры, укрепленные кровью тысячи жертв, выдержали гнев Посейдона, обрушившего все стены, что поднимались над землей.

Иногда Ариадна притеняла свет, пожимая перед этим мне руку в знак предупреждения: когда над нашими головами в камнях оказывалась какая-нибудь трещина, светлая полоска, за которой слышались разговоры или любовные стоны. Понемногу путь наш повернул книзу, и я подумал, что мы направляемся на запад по склону холма.

Здесь ничего не хранили, но то и дело попадались следы старинных землетрясений: битые горшки, не знавшие гончарного круга, примитивные старинные орудия труда. А перед одним из огромных столбов, там, где земля просела, я даже заметил белый человеческий череп, глядевший вверх пустыми глазницами. На нем еще сохранились полуистлевшие лохмотья старинного шелка. Это был «страж порога», могучий воитель, которого хоронят живым под священным местом, дабы дух его отгонял демонов. Я вздрогнул, а потом жестом приветствовал доблестные останки. Ариадна уже бывала здесь – она просто отвела в сторону свою юбку.

Наконец перед нами оказалось несколько ступенек, а над ними узкая дверь. Жестом она велела мне снять сандалии и помолчать. А потом задула огонек.

Дверь тихо отворилась. На моем ожерелье звякнули два звена; она прижала их своей рукой, а потом положила на ожерелье мою руку. Она ввела меня в маленькую темную комнату, и ступни мои ощутили полированные плиты. За ней была другая дверь, а за той – простор и воздух, после долгой тьмы показавшиеся светом. Это луна и звезды через проем в кровле осветили высокий лестничный колодец.

За подножием лестницы оказался зал, а дальше – полуподземное святилище. Здесь стоял древний, священный и торжественный дух. Я не мог в темноте разобрать, что изображено на стене, обращенной к святилищу. Ровно на середине стены располагался высокий белый престол. Ариадна вела меня дальше – к двери, из-под которой пробивался свет. Приблизившись, она шепнула мне:

– Подожди, – приотворила ее и исчезла за вышитой тяжелой занавеской.

Я услышал шепот, звякнул металл. Потом послышался голос – но не ее. Говорил мужчина, однако слова доносились до меня странно преображенными: глухими и как бы из-за преграды. Голос этот заставил меня поежиться. И все же в нем звучали благородство и усталость, даже печаль. Я услышал:

– Теперь можешь войти.

Отодвинув занавеску, я сразу же ощутил густой аромат горящих смол. Воздух был пропитан сизым дымом. Я поглядел вглубь комнаты и замер как вкопанный, сердце чуть не выскочило из груди.

Комната была маленькая и простая, в очаге рдели уголья. У стенок стояли полки для чаш, тарелок и туалетных сосудов, еще одну полку занимали свитки, на столе среди письменных принадлежностей горел светильник из зеленого нефрита. Возле него, в кресле, опустив руки на колени, сидел муж. Его золотая бычья голова блеснула на меня хрустальными глазами.

Усталый голос гулко отозвался из-под маски:

– Входи, сын Эгея, и стань так, чтобы я мог видеть тебя.

Я шагнул вперед и приложил руку ко лбу.

Он вздохнул, маска зашелестела, словно тростник под ветром.

– Не ставь мне в вину, пастырь Афин, что я закрываю лицо перед сыном твоего отца. Я уже давно отослал прочь зеркало. И пусть мой гость лучше смотрит на это лицо, которое Дедал сделал для критского Миноса.

Он поднял лампу со стола и качнул головой, потому что маска мешала ему смотреть. А потом сказал:

– Выйди, дитя мое, и последи за лестницей.

Ариадна вышла, я остался. В тишине слышно было, как потрескивают благовония на порфировом блюде. Драгоценный аромат не мог спрятать запах болезни. Правая рука Миноса с чистыми длинными пальцами лежала на коленях, левую укрывала перчатка. Наконец он сказал:

– А мне говорили, что у царя Эгея нет детей. Расскажи мне о своей матери.