Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря

– Это так, господин. И нет на земле мужа, которому я с большей охотой расскажу о своем происхождении. Но сейчас умолчим о нем – на то у меня есть веские причины, потом ты о них узнаешь. Тебе уже известно, какой чести я прошу для себя. Что касается убитого – я победил его в честном бою, хотя до того он пытался исподтишка погубить меня. – И я поведал ему всю историю, добавив: – Так что не думай, что перед тобой человек, орудующий в ночи.

Он поглядел вниз, на собственный кубок, и произнес:

– Сперва следует совершить приношение дочерям Ночи. Вот служительница Медея, она и принесет жертву.

Женщина поглядела на меня своими раскосыми глазами.

Я ответил:

– Мужу подобает просить милости Матери, принимающей убитых в свое лоно. Но, господин, я эллин, подобно тебе самому. И в первую очередь я обратился бы к Аполлону, губителю тьмы.

Я видел, как она поглядела на него, но отец смотрел в сторону.

– Пусть будет так, как ты хочешь! Однако ночь холодна, давай подымемся наверх и выпьем вина в моей комнате.

Мы направились к лестнице за помостом, и белый пес побрел следом за нами. Палаты царя выходили на северную террасу. Уже стемнело, и невысокая осенняя луна поднялась над горами. Город внизу невидимкой исчез во мраке, и только вершины окружающих гор еще выступали из него. В округлом очаге горели приятно пахнущие поленья, возле него располагались два кресла, а неподалеку – станок для вышивания. На витом подножии стоял светильник из резного малахита; стену украшало изображение многолюдной охоты на оленя. Постель кедрового дерева была застелена красным покрывалом.

Мы сели, слуга поставил между нами столик, но вина не принес. Царь наклонился вперед, простирая ладони к огню. Я заметил, что они дрожат, и решил: «Он выпил лишнего в чертоге и желает передохнуть».

Теперь пришло время заговорить, но язык мой буквально прилип к нёбу, и я не знал, с чего начать. «Пусть он начнет, – подумалось мне, – а я продолжу». Поэтому я лишь расхваливал цитадель и силу ее.

Отец сказал, что врагу еще ни разу не удавалось взять Акрополь приступом, и я заметил:

– Опытный воин никогда не уступит такую твердыню, – поскольку успел увидеть одно или два места, где обученное войско могло бы осилить склон.

Он быстро поглядел на меня, и я подумал, что проявил невежливость, позволив себе, гостю, подобное внимание к его стенам. Словом, когда он заговорил об истмийской войне, я был рад потолковать об этом. И в самом деле, по дороге сюда я сочинил в уме целый рассказ о ней. С откровенностью молодости я хотел, чтобы он видел, что меня можно не стыдиться.

Он проговорил:

– Да, теперь ты царь в Элевсине – не только по названию. И все это – за одно лето.

– И все же, – отвечал я, – Истм я пересек не ради того. Все это лишь случайности на моем пути, если подобные события могут происходить случайно.

Он бросил на меня испытующий взгляд из-под темных бровей.

– Выходит, Элевсин не твоя мойра? Ты уже смотришь вперед?

Я улыбнулся и сказал:

– Да.

И подумал: «Сейчас я заговорю». Но едва я вздохнул, он поднялся из кресла и направился к окну. Огромный пес последовал за ним. Чтобы не сидеть, пока он стоит, встал и я и следом за отцом вышел на темную террасу. Лунный свет проливался на землю: огромная скала бросала свою тень на далекие белые поля.

– В горах сейчас сухо, – произнес я. – Мне бы хотелось увидеть их весной и покрытыми белым снегом. Какая ясность! Видна даже тень полной луны. Или так всегда бывает в Афинах?

– Да, – отвечал он, – воздух здесь чист и прозрачен.

– Когда поднимаешься сюда, – продолжал я, – кажется, что здешние камни сами испускают свет. Твердыней Эрехтея зовут эту скалу кифареды. Но истинное ее имя – Твердыня богов.

Отец повернулся и направился внутрь двора. Последовав за ним, я заметил, что он стоит спиной к светильнику, так что свет падает мне в глаза. Он спросил:

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать, – не думая отвечал я.

Ложь сия после долгого употребления в конце концов подвела меня. Я вспомнил, с кем говорю, и, осознав всю нелепость, даже рассмеялся.

– О чем ты? – спросил он усталым, почти старческим голосом.

– У меня есть на это причина, – начал было я.

Но прежде чем я успел сказать что-либо еще, дверь распахнулась, и в комнату вступила Медея, следом за которой служанка несла инкрустированное блюдо. Два золотых кратера[69] на нем были полны вина, приправленного ароматными травами и подогретого; комнату наполнил приятный запах напитка.

Она вошла неслышно, с опущенными долу глазами и остановилась возле отца. Он сказал:

– Выпьем потом. Поставь на стол.

Служанка опустила блюдо, но Медея проговорила:

– Холодным оно потеряет вкус, – и вновь подала ему кратер.

Он принял, и она поднесла мне второй, на гнутых ручках его примостились чеканные голубки. Сам кратер был украшен львами, пробирающимися через заросли.

От вина пахло приятно, однако вежливость заставляла меня ждать приглашения. Царь стоял, держа обеими руками кратер с ручками-змейками; Медея в безмолвии ожидала возле него. Вдруг он повернулся к ней и спросил:

– А где то письмо, что прислал мне Керкион?