Тэсс из рода д'Эрбервиллей

— Тэсс, — добавил он со вздохом, — перед вами я виноват больше, чем перед кем бы то ни было! Я понятия не имел о последствиях, пока вы мне не сказали. Негодяй, я осквернил невинность. Вся вина лежит на мне… за беззаконие, совершенное мною в Трэнтридже. И ведь в ваших жилах течет кровь д'Эрбервиллей, а я — жалкий самозванец. Но каким слепым ребенком были вы, Тэсс! Я говорю совершенно серьезно: родители совершают преступление, воспитывая своих дочерей в полном неведении о том, какие сети расставляют для них дети греха. И родители виноваты, независимо от того, руководствовались ли они добрыми побуждениями или были попросту равнодушны.

Тэсс слушала молча; машинально, словно автомат, бросала она в корнерезку одну брюкву за другой, как любая другая батрачка на поле.

— Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить об этом, — продолжал д'Эрбервилль. — Положение мое таково: после того как вы уехали из Трэнтриджа, моя мать умерла и теперь поместье принадлежит мне. Но я хочу продать его и посвятить свою жизнь миссионерской деятельности в Африке; быть может, я приму духовный сан, может быть, просто буду состоять при миссии, — для меня это не имеет значения. Теперь вот о чем хочу я вас спросить: дадите ли вы мне возможность исполнить мой долг, загладить единственным возможным для меня способом вину перед вами? Иными словами, согласны ли вы быть моей женой и вместе со мной уехать?.. Чтобы не терять времени, я уже получил вот это… И таково было желание моей умирающей матери.

Он смущенно вытащил из кармана кусок пергамента.

— Что это? — спросила она.

— Разрешение на брак.

— О нет, сэр, нет! — воскликнула она, отшатнувшись.

— Вы мне отказываете? Почему?

И на лице д'Эрбервилля отразилось разочарование, вызванное не только тем, что его лишали возможности исполнить долг. Ясно было: в нем снова вспыхнула прежняя страсть к ней; желание и долг шли рука об руку.

— Ведь вы, конечно… — заговорил он с большей настойчивостью и умолк, бросив взгляд на батрака, вертевшего ручку машины.

Тэсс тоже почувствовала, что здесь не место для таких разговоров. Сказав работнику, что хочет пройтись с джентльменом, который к ней приехал, она пошла рядом с д'Эрбервиллем по полю, полосатому, словно зебра. Когда они дошли до первой свежевспаханной полосы, он протянул руку, чтобы помочь ей, но она, будто не замечая, пошла вперед, шагая по земляным комьям.

— Вы не хотите выйти за меня, Тэсс? Не хотите, чтобы я снова мог уважать себя? — спросил он, когда они миновали вспаханную полосу.

— Я не могу.

— Но почему?

— Вы знаете, что я вас не люблю.

— Но, быть может, любовь придет со временем, когда вы действительно меня простите?

— Нет, никогда!

— Почему так решительно?

— Я люблю другого.

Ответ, казалось, ошеломил его.

— Любите?! — воскликнул он. — Другого?! Но разве сознание нравственного долга ни к чему вас не обязывает?

— Нет, не говорите этого!

— Но, быть может, ваша любовь к этому человеку является мимолетным чувством, которое вы преодолеете…

— Нет… нет…

— Да, да! Почему вы это отрицаете?

— Я не могу вам сказать.

— Но вы должны!

— Ну, хорошо… я вышла за него замуж.

— Ах! — воскликнул он и остановился как вкопанный, не спуская с нее глаз.

— Я не хотела говорить, — сказала она. — Здесь об этом не знают или, быть может, только смутно догадываются. И вы, пожалуйста, не расспрашивайте меня. Вы должны помнить, что мы теперь чужие.

— Мы — чужие? Чужие!

На секунду, как в былые дни, на лице его появилась ироническая усмешка, но он тотчас же прогнал ее.

— Вот это ваш муж? — рассеянно спросил он, кивнув в сторону работника, вращавшего рукоятку машины.

— Этот человек? Конечно, нет! — гордо ответила она.

— Кто же?

— Не спрашивайте меня, я не хочу об этом говорить.

И, повернувшись к нему, она с мольбой подняла на него глаза, затененные темными ресницами.

Д'Эрбервилль смутился.

— Но я спрашиваю только ради вас! — с жаром возразил он. — Черт возьми!.. Бог да простит мне эти слова… Клянусь, я приехал сюда ради вашего блага! Тэсс, не смотрите на меня так… я не могу вынести вашего взгляда. Никогда еще не было на свете таких глаз, ни до, ни после рождества Христова. Нет, я не должен, не смею терять самообладание. Признаюсь, при виде вас снова вспыхнула во мне любовь к вам, а я-то думал, что она угасла, как и все другие страсти. Но я надеялся, что брак освятит нас обоих. «Неверующий муж освящается женой, а неверующая жена освящается мужем», — говорил я себе. Но план мой рухнул, и меня постигло разочарование.

Он задумался, хмуро уставившись в землю.

— Вышла замуж! Замуж!.. Ну, если дело обстоит так, — спокойно продолжал он, разрывая пополам разрешение и пряча клочки в карман, — если жениться на вас я не могу, то хотелось бы мне быть чем-нибудь полезным вам и вашему мужу, кто бы он ни был. Я о многом хочу спросить вас, но воздержусь, раз вы этого не хотите. Однако, если бы я знал вашего мужа, мне легче было бы помочь и вам и ему. Он здесь, на этой ферме?

— Нет, — прошептала она. — Он далеко отсюда.

— Далеко? Далеко от вас ? Что же это за муж?

— О, не говорите о нем ничего плохого! Это произошло из-за вас. Он узнал…