Тэсс из рода д'Эрбервиллей

Случившееся можно было назвать не столько исправлением, сколько преображением. Лицо, прежде дышавшее чувственностью, выражало теперь благочестивый пыл. Губы, словно созданные для того, чтобы соблазнять, изрекали теперь слова молитвы. О горевшем на щеках румянце сказали бы еще вчера, что он зажжен распутством, а сегодня — набожным энтузиазмом; животные страсти превратились в фанатизм; язычник стал последователем апостола Павла. Дерзкие глаза, которые когда-то смотрели на нее повелительно, теперь сверкали огнем благочестия, чуть ли не яростным. Прежде он мрачно хмурился, когда не исполнялось его желание, теперь — когда клеймил неисправимого грешника, упорно предпочитающего барахтаться в грязи.

И все же казалось, что черты его лица уступают насилию, принимая вместо предназначенных им природой выражений те, для которых они не были созданы. Как ни странно, именно жар вдохновения был неуместен на этом лице, а в святости чудилась деланность.

Но могло ли это быть так? Ей пришлось признать, что такое подозрение несправедливо. Д'Эрбервилль был не первым грешником, который вернулся на стезю добродетели, дабы спасти свою душу; как же могла она считать это фальшью? Только привычное представление о нем заставляло ее возмущаться, когда она слышала новые, хорошие слова, произнесенные прежним недобрым голосом. Чем более велик был грешник, тем более велик святой; в этом можно убедиться, даже не слишком углубляясь в историю христианства.

Все эти смутно осознанные впечатления чем-то ее тронули. Как только оцепенение, вызванное неожиданностью, начало проходить, ей захотелось поскорее уйти. Конечно, он еще не успел ее разглядеть, так как она стояла спиной к солнцу.

Но стоило ей сделать движение — и он узнал ее. На бывшего ее любовника неожиданная встреча произвела потрясающее впечатление — гораздо более сильное, чем на нее. Воодушевление его и пламенное красноречие словно улетучились, губы задрожали, слова застряли в горле: он не мог говорить, пока она стояла перед ним. Скользнув глазами по ее лицу, он смущенно отвел взгляд, стараясь смотреть куда угодно, только не на нее, но взгляд его упорно возвращался к ней. Однако растерянность его продолжалась недолго, ибо, как только он утратил власть над собой, к Тэсс вернулось самообладание и она, быстро отойдя от сарая, продолжила путь.

Как только она собралась с мыслями, ее ужаснула перемена, происшедшая с ним и с ней. Он, виновник ее гибели, пережил духовное возрождение, тогда как она оставалась непросветленной. И — как в легенде — достаточно было сладострастному образу внезапно появиться перед алтарем, чтобы пламя фанатизма почти угасло.

Шла она, не оглядываясь. Казалось, не только спина ее, но и одежда наделены способностью ощущать на себе взгляды, — Тэсс чудилось, что он, стоя в сарае, провожает ее глазами. До этой встречи ее душу давила безмерная тяжесть — но и только, — а теперь в ее настроении произошла перемена: тоска по любви, которой она была лишена так долго, уступила, место чуть ли не физическому ощущению неумолимости прошлого, все еще державшего ее в тисках. Сознание былой вины перешло в отчаяние. Она надеялась, что между прошлым и настоящим встанет стена, но надежда не сбылась. Прошлое не может стать прошлым, пока она сама не уйдет в прошлое.

Поглощенная этими мыслями, она пересекла под прямым углом северную часть Дороги Вязов и вскоре увидела перед собой белую тропу, поднимавшуюся на плоскогорье, по которому предстояло ей пройти остальную часть пути. Сухая белизна дороги уныло уходила вдаль, и не видно было на ней ни людей, ни повозок, лишь кое-где на холодной, бесплодной земле лежал лошадиный навоз. Медленно поднимаясь в гору, Тэсс услышала за собой шаги и, оглянувшись, увидела хорошо знакомую фигуру в столь странно сидевшей на ней одежде методиста — увидела того единственного человека, с которым надеялась до самой смерти не встречаться.

Впрочем, для размышлений или попытки убежать времени не было, и она, стараясь остаться спокойной, подчинилась неизбежному — позволила ему догнать себя. Она заметила, что он очень возбужден, но не быстрой ходьбой, а обуревавшими его чувствами.

— Тэсс! — окликнул он.

Она не оглянулась, но замедлила шаги.

— Тэсс! — повторил он. — Это я, Алек д'Эрбервилль.

Тогда она повернулась к нему, и он подошел к ней.

— Вижу, что вы, — холодно сказала она.

— Как… и это все? Впрочем, большего я не заслуживаю… Конечно, — усмехнувшись, добавил он, — я кажусь вам немного смешным в таком виде. Но с этим я должен примириться… Я слышал, что вы уехали, но никто не знал куда. Тэсс, вы удивляетесь, почему я пошел за вами?

— Да, пожалуй; и от всего сердца жалею, что пошли!