Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

— Рад тебя видеть, Дик! Но ты что-то неважно выглядишь. Что-нибудь случилось?

Филотсон, не отвечая, прошел в дверь, и Гиллингем, закрыв шкаф, приблизился к своему гостю.

— Ведь ты, кажется, не был у меня с тех пор, как женился? Я заходил как-то к вам, но не застал никого дома, а карабкаться на гору в темноте, по правде говоря, дело не шуточное, вот я и жду, когда дни станут длиннее, чтобы завалиться к вам снова. Очень хорошо, что ты не стал меня дожидаться, а сам пришел.

Несмотря на то что оба были образованными и опытными учителями, говоря с глазу на глаз, они частенько употребляли жаргонные словечки своего детства.

— Джордж, я пришел объяснить тебе причину одного решения, которое я собираюсь принять; может, хоть ты поймешь меня, потому что другие, наверно, усомнятся в его правильности. Но что бы там ни было, все будет лучше моего теперешнего положения. Храни тебя бог от таких переживаний, как у меня!

— Присаживайся. Ты хочешь сказать, что-то произошло между тобой и миссис Филотсон, так, что ли?

— Да. Мое несчастье в том, что я люблю свою жену, а она меня не только не любит, но даже… ну, да что там говорить!.. Мне ясны ее чувства! Лучше бы она меня ненавидела!

— Да что ты!

— И печальнее всего то, что виновата в этом не столько она, сколько я сам. Ты знаешь, она была моей помощницей, и я воспользовался ее неопытностью, стал заманивать ее на далекие прогулки и склонил к помолвке задолго до того, как она разобралась в самой себе. Она встретила потом другого, но слепо выполнила данное мне обещание.

— Любя другого?

— Да, у нее к нему какая-то особенная участливая нежность. Впрочем, это чувство — загадка для меня, да и для него тоже, а быть может, и для нее самой. Я в жизни своей не встречал такого удивительного создания. Особенно поражают меня два факта. Во-первых, их необычная взаимная симпатия, какое-то сродство душ, словно они — одно существо, разделенное надвое (возможно, это отчасти объясняется тем, что он ей кузен). И во-вторых, непреодолимое отвращение ко мне как к мужу, хотя как другом она мною, кажется, дорожит. Выносить это больше нет сил. Она добросовестно старалась себя перебороть, но все напрасно. А я не могу так дальше — не могу! Мне нечего возразить на ее доводы, она в десять раз начитаннее меня, и ум ее сверкает, как бриллиант, а мой тлеет, как оберточная бумага. Куда мне до нее!

— А может, она еще переборет себя?

— Никогда! Я не хочу вдаваться в причины, но знаю, что это невозможно. Кончилось тем, что она преспокойно спросила, можно ли ей бросить меня и уйти к нему. А прошлой ночью дошло до крайности: я случайно вошел к ней в комнату, и она почувствовала такой ужас, что выпрыгнула из окна! Она сказала, будто ей приснился страшный сон, но это так только, чтобы утешить меня. Уж если женщина бросается из окна, рискуя сломать себе шею, тут все ясно, а раз так, то грешно мучить своего ближнего, и я не желаю быть бесчеловечным негодяем, чего бы мне это ни стоило!

— Как! Ты намерен отпустить ее, да еще с любовником?

— С кем — это уже ее дело. Я отпущу ее, пусть даже с ним, если ей так угодно. Возможно, я не прав и мой поступок нельзя оправдать ни логически, ни с религиозной точки зрения, а тем более согласовать его с принципами, в которых я был воспитан. Я знаю одно: совесть говорит мне, что я поступлю дурно, если откажу ей. Признаюсь, как всякий мужчина, я воспитан в убеждении, что если жена обращается к мужу с такой, как говорится, чудовищной просьбой, то единственно достойный для него выход — это отказать ей, посадить ее под замок в угоду добродетели и, быть может, убить ее любовника. Но что здесь от достоинства и добродетели, а что от подлости и эгоизма? Не берусь судить. Я поступаю согласно своему внутреннему влечению, а до принципов мне дела нет. Если человек нечаянно попал в трясину и зовет на помощь, я за то, чтобы помочь ему, если возможно.

— Да, но как посмотрят на это соседи, люди? Представь себе, если каждый…

— Ах, оставим философию! Я вижу только то, что у меня перед глазами.

— Так… и все-таки я не одобряю твоего решения, Дик! — сурово сказал Гиллингем. — По правде говоря, я просто поражен, как может такой уравновешенный, обстоятельный человек, как ты, хоть на миг склониться к подобному безрассудству. Ты говорил, жена твоя женщина эксцентричная и со странностями, но мне кажется, это больше относится к тебе самому!

— А в твоей жизни было так, чтобы женщина, заведомо порядочная, на коленях умоляла тебя о милости, просила отпустить ее?

— Слава богу, нет!

— Тогда ты едва ли вправе судить. Мне вот довелось попасть в такое положение, и в этом-то все и дело. Надо иметь в себе хоть каплю мужества и достоинства, чтобы признать это. Я многие годы жил холостяком и даже не подозревал о том, что, приведя женщину в церковь и надев ей на палец кольцо, стану виновником постоянной, повседневной трагедии, которая выпала на нашу с ней долю.

— Ну, хорошо, я готов согласиться, что можно отпустить ее при условии, что она будет жить одна, но если она уйдет к любовнику — это же совсем другое дело.