Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

— Мой он или не мой, — сказал он, — воображаю, какие у него понятия о жизни! Будь я не так беден, ни минуты не задумался бы над тем, чей это ребенок, а просто взял бы его к себе. В конце концов, что значит какой-то несчастный вопрос о происхождении? Подумать хорошенько, так не все ли равно, твой ребенок по крови или нет. Все малыши нашего века — дети всех нас, взрослых современников, и имеют право на нашу общую о них заботу. В конце концов в основе чрезмерной любви родителей к своим детям и неприязни к чужим, как в основе классовых и национальных предрассудков, эгоистической общественной морали и прочих наших достояний, лежит все то же низменное стремление видеть в себе нечто исключительное.

Сью вскочила с места и страстно расцеловала Джуда.

— Ты прав, милый! Возьмем его к себе! А если он не твой — тем лучше. Я все-таки надеюсь, что он не твой, хотя, быть может, это дурно с моей стороны. Нет, если он не твой, нам надо его усыновить!

— Можешь думать о нем, как тебе больше нравится, странный ты человечек, — сказал Джуд. — Мне-то, во всяком случае, не хочется бросать несчастного мальчугана на произвол судьбы. Подумай только, какая жизнь ждет его в лэмбетском трактире, там так легко попасть под дурное влияние. Матери он не нужен, она его почти не знает, а отчиму он и вовсе чужой. «Да сгинет день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: «Зачался человек!»^{211} Так рано или поздно может сказать о себе этот мальчик — мой мальчик, быть может!

— Нет, нет!

— Заявление о разводе подавал я, значит, на мне лежит и обязанность заботиться о ребенке.

— Так это или не так, мы все равно должны его взять. Я, как смогу, заменю ему мать, а уж прокормить-то мы его прокормим. Я буду больше работать… Интересно, когда он приедет?

— Недели через две-три, я думаю.

— Мне бы так хотелось… Когда же мы наберемся храбрости пожениться, Джуд?

— Когда ты решишься на это, тут же решусь и я. Все зависит от тебя, дорогая. Скажи слово — и все будет сделано.

— До приезда мальчика?

— Конечно.

— Быть может, у него тогда будет дом как дом, — прошептала она.

После этого Джуд написал Арабелле письмо в строго деловом тоне, с просьбой направить к ним мальчика, как только тот прибудет в Англию; при этом он не выразил ни малейшего удивления по поводу ее сообщения и ни словом не обмолвился о том, считает ли он себя отцом ребенка и каково было бы его отношение к ней, узнай он все это раньше.

На следующий день в поезде, что приходит в Олдбрикхем из Лондона около десяти часов вечера, в полутьме вагона третьего класса можно было видеть бледное личико мальчика с большими испуганными глазами. Шея его была повязана белым шерстяным шарфом, поверх которого болтался на веревочке ключ, поблескивавший при свете лампы. За ленту шляпы был засунут детский железнодорожный билет. Мальчик почти не сводил глаз с сиденья напротив и не выглядывал в окно, даже когда поезд останавливался и выкликалось название станции. В купе с ним сидели трое пассажиров, и среди них работница, державшая на коленях корзинку с пестрым котенком. Время от времени она приоткрывала крышку корзинки, котенок высовывал голову и начинал проделывать уморительные штуки, вызывая смех у всех пассажиров, кроме одинокого мальчугана с ключом и детским билетом, который смотрел на него своими большими глазами и как будто говорил: «Всякий смех происходит от недоразумения. Ведь если взглянуть трезво, ничего нет смешного в этом мире».

Изредка на остановках в купе заглядывал проводник и говорил, обращаясь к мальчику:

— Все в порядке, дружище, сундук твой цел и невредим в багажном вагоне.

— Спасибо, — безжизненным голосом отвечал мальчик, тщетно силясь улыбнуться.

Этого ребенка можно было бы назвать Старостью, замаскированной под Младость, причем так неудачно, что ее подлинная сущность вылезала из всех прорех. Казалось, мощная волна, вздымающаяся из темной глубины веков, то и дело вторгалась в утро дней этого ребенка и он, равнодушно отворачиваясь от жизни, обращал свой взор назад, на огромный Океан Времени.

Пассажиры один за другим начали подремывать, даже котенок свернулся в клубок, устав возиться в тесноте, и только мальчик по-прежнему сидел неподвижно. Он как бы бодрствовал теперь и за себя и за них, подобно плененному и превращенному в карлика божеству, бесстрастно взирая на своих спутников, будто видел перед собой не их самих, а весь завершенный круг их жизней.

Это был сын Арабеллы. С обычной своей беспечностью она собралась написать о нем Джуду лишь накануне прибытия парохода, когда откладывать больше было невозможно, хотя она знала дату его приезда за несколько недель до этого и в Олдбрикхем приезжала с намерением объявить Джуду о существовании малыша и о скором его прибытии. В тот самый день после полудня, когда она получила ответ от своего бывшего мужа, пароход, на борту которого находился ее сын, пришвартовался в лондонских доках, и знакомые, которым он был поручен, посадили его в кеб, сказали извозчику лэмбетский адрес Арабеллы и, распрощавшись с ним, отправились своей дорогой.