Тэсс из рода д'Эрбервиллей

Ни в один дом она не заходила. Наконец, пройдя семь-восемь миль, Тэсс спустилась с высокого крутого холма в местечко Эверсхэд, где утром завтракала, еще преисполненная надежды. Домик около церкви, куда она снова зашла, находился в конце деревни. Пока хозяйка ходила за молоком в чуланчик, Тэсс, посмотрев в окно, удивилась, что на улице никого не видно.

— Должно быть, все пошли к вечерне? — спросила она.

— Нет, милая, — отозвалась старуха. — Сейчас рано, и к службе еще не звонили. Народ собрался в сарае слушать проповедь. У нас тут один проповедник читает проповеди между службами: говорят, усердный христианин! Ну, да я не хожу его слушать! Хватит с меня и того, что священник говорит с кафедры.

Когда Тэсс пошла дальше по улице, ее шаги гулко отдавались на мостовой, словно деревня вымерла. На полдороге к звуку ее шагов примешались другие звуки, — увидев неподалеку сарай, Тэсс догадалась, что это до нее доносится голос проповедника; он отчетливо раздавался в неподвижном, чистом воздухе, и вскоре она могла разобрать отдельные фразы, хотя проходила у задней стены сарая.

Проповедь, как и следовало ожидать, была в крайне антиномистском духе: речь шла об оправдании верой, как учил апостол Павел. Свою мысль оратор излагал с воодушевлением и энтузиазмом, но больше декламировал, чем убеждал, ибо как диалектик явно никуда не годился. Хотя Тэсс не слыхала начала проповеди, но догадалась, какой библейский текст был выбран, потому что оратор все время повторял:

«О несмысленные галаты! Кто прельстил вас не покоряться истине — вас, у которых пред глазами предначертан был Иисус Христос, как бы у вас распятый?»

Тэсс прислушалась и заинтересовалась, потому что проповедник, хотя и вдаваясь в крайность, излагал взгляды отца Энджела, а еще больше заинтересовалась она, когда оратор начал подробно рассказывать о своем собственном духовном опыте, о том, как обрел он эту веру. Был он, по его словам, величайший из грешников. Он богохульствовал, водился с людьми безрассудными и распутными, но настал день пробуждения, а случилось это главным образом благодаря влиянию одного священника, которого он сначала грубо оскорбил. Слова, сказанные этим священником при прощании, запали ему в сердце и хранились там, пока, по мил ости божьей, не произвели в нем этой перемены и не сделали его таким, каков он сейчас.

Однако Тэсс поражена была не столько проповедью, сколько голосом, который — как ни странно это могло показаться — удивительно напоминал голос Алека д’Эрбервилля. Тревога и ожидание были написаны на ее лице, когда она обошла сарай и остановилась у входа. Лучи зимнего солнца, низко стоявшего над горизонтом, били прямо в широкую двустворчатую дверь амбара; одна створка была открыта, и солнечные лучи падали на проповедника и его слушателей, защищенных стенами амбара от северного ветра. Слушателями были исключительно крестьяне, и среди них находился человек, которого видела она в памятный для нее день, когда он нес горшок с красной краской. Но она смотрела только на центральную фигуру этой картины.

Проповедник стоял на мешках с зерном, лицо его было обращено к собравшимся и к двери. Было три часа дня, лучи солнца падали прямо на него, и та странная пугающая догадка, которая мелькнула у Тэсс, как только она ясно расслышала его слова, — эта догадка подтвердилась: перед ней был ее обольститель.

Фаза шестая Обращенный

XLV

C тех пор как Тэсс уехала из Трэнтриджа и вплоть до этого мгновения она не видела д’Эрбервилля и ничего о нем не слышала. Встреча произошла в тяжелую минуту ее жизни, когда даже такая встреча не могла слишком потрясти ее. Но столь безрассудна память, что, хотя он, несомненно, исправился и публично каялся в былых своих прегрешениях, страх овладел Тэсс, и она, словно парализованная, не могла ни отступить, ни приблизиться.

Вспоминать его лицо таким, каким она видела его в последний раз, — и смотреть на него сейчас… Это было все то же красивое, неприятное лицо, но черные усы исчезли, — теперь он носил аккуратно подстриженные старомодные бакенбарды; костюм его несколько напоминал одежду священника, и этого было достаточно, чтобы стереть облик прежнего денди, так что у Тэсс мелькнула даже мысль, не обозналась ли она.

Сначала ей казалось чудовищно нелепым, что торжественные слова Священного Писания срываются с уст такого человека. Четырех лет не прошло с тех пор, как этот слишком хорошо знакомый голос нашептывал ей совсем иные слова, преследуя совсем иные цели; и была в этом несоответствии такая ирония, что у Тэсс мучительно сжалось сердце.