Тэсс из рода д'Эрбервиллей

«Дорогой сын! Быть может, ты забыл — ты был тогда еще мальчиком, — что твоя крестная мать миссис Питни, умирая, передала мне — суетная добрая женщина — часть своих драгоценностей для твоей жены (если ты когда-нибудь женишься) в знак ее любви к тебе и к той, кого ты изберешь. Я принял от нее эти бриллианты, и с тех пор они хранились у моего банкира. Хотя при данных обстоятельствах это и кажется несколько неуместным, но я, как видишь, обязан передать эти вещи той, которая отныне имеет право владеть ими до конца своей жизни, и потому немедленно их высылаю. Думаю, что, согласно воле твоей крестной матери, их, строго говоря, следует считать фамильными драгоценностями. Ее распоряжение по сему поводу прилагается».

— Что-то припоминаю, — сказал Клэр, — но я совсем об этом забыл.

Открыв шкатулку, они увидели ожерелье с подвеской, браслеты, серьги и кое-какие мелкие украшения.

Сначала Тэсс словно боялась к ним прикоснуться, но, когда Клэр вынул из шкатулки убор, глаза ее на миг засверкали ярче бриллиантов.

— Они мои? — недоверчиво спросила она.

— Разумеется, — ответил он.

Он смотрел на огонь в камине, вспоминая, как его крестная мать, жена помещика, единственная богатая особа, с какой приходилось ему когда-либо иметь дело, уверовала в незаурядную его будущность, когда он был пятнадцатилетним мальчиком, и предсказала ему блестящую карьеру. А если перед ним открывалось такое будущее, то вполне естественно бы сохранить эти изящные украшения для его жены и для жен его сыновей. Сейчас в блеске камней чудилась ему насмешка. «Но почему же?» — спрашивал он себя. Завещание было продиктовано тщеславием; и если одна из сторон оказалась тщеславной, то почему другой не последовать ее примеру? Его жена была д’Эрбервилль: кому же, как не ей, носить драгоценности!

Неожиданно он воскликнул:

— Тэсс, надень их, надень! — и отвернулся от камина, чтобы ей помочь.

Но, словно по волшебству, она уже их надела: ожерелье, серьги, браслеты — все, что было в шкатулке.

— Только платье не подходит, Тэсс, — сказал Клэр. — Для таких бриллиантов платье должно быть с низким вырезом.

— Обязательно? — спросила Тэсс.

— Да, — ответил он.

Он показал ей, как нужно подогнуть ворот платья, чтобы оно хоть сколько-нибудь напоминало вечерний туалет, а когда она это сделала и подвеска ожерелья блеснула на белой груди, где и полагалось ей быть, он отступил на шаг, чтобы полюбоваться эффектом.

— Боже мой! — воскликнул Клэр. — Как ты красива!

Как известно, одежда делает человека. Крестьянская девушка, на которую случайный встречный лишь мельком обратит внимание, если увидит ее в простеньком платье за повседневной работой, окажется ослепительно прекрасной, если одеть ее как светскую женщину и пустить в ход все уловки искусства; а красавица, блистающая на балах, будет иметь жалкий вид, если нарядить ее в крестьянскую блузу и поставить в серый денек среди гряд, засаженных репой. Клэр теперь только оценил как художник лицо и фигуру Тэсс.

— О, если бы ты появилась на балу! — сказал он. — Но, знаешь ли, дорогая, кажется, больше всего ты мне нравишься в своем крылатом чепце и ситцевом платье, — гораздо больше, чем украшенная этими драгоценностями, хотя они очень тебе к лицу.

Тэсс знала, какое производит впечатление, и раскраснелась от волнения, которое все-таки нельзя было назвать счастьем.

— Я их сниму, — сказала она, — чтобы Джонатэн меня не увидел. Ведь они не подходят мне, правда? Beроятно, нужно их продать?

— Подожди минутку, не снимай! Продать их? Никогда! Мы бы не исполнили воли покойной.

Подумав, она охотно подчинилась. Ей нужно было кое-что сказать, а эти камни, быть может, ей помогут. Она села, не снимая украшений, и снова начали они гадать, куда делся Джонатэн с их вещами. Они налили для него эля, но за это время пена осела.

Вскоре они уселись за ужин, который был накрыт на маленьком столе. Не успели они поесть, как клубы дыма ворвались из камина в комнату, словно какой-то великан на секунду прикрыл рукой дымовую трубу. Произошло это потому, что кто-то открыл входную дверь. В коридоре послышались тяжелые шаги, и Энджел вышел из комнаты.

— Я не мог достучаться, — извинился наконец-то явившийся Джонатэн Кейл. — Дождь льет, вот я и решил войти. Я привез вещи, сэр.

— Очень рад. Но вы запоздали.

— Гм… да, сэр.

Голос Джонатэна Кейл а звучал глуше, чем обычно, а на лбу, морщинистом от старости, пролегли новые складки. Он продолжал:

— После отъезда вашего и вашей миссис — теперь уж ее так полагается называть — был у нас на мызе переполох, и чуть не случилось большого несчастья. Может, вы не забыли, как петух запел днем?

— Боже мой! Что же…

— Одни толковали так, другие этак, а на деле случилось, что бедная Рэтти Придл хотела утопиться.

— Как! Неужели? Но ведь она с нами попрощалась вместе с остальными.