Тэсса на краю земли (СИ)

— Да нет же, — Холли опустил глаза, совсем не уверенный в том, что нужно говорить это вслух. С одной стороны, это было неприлично — раскрывать подобные секреты, а с другой стороны, он совершенно не мог выносить больше обвинений Фанни. И он решился: — Так думает про себя Тэсса Тарлтон. Это она считает себя гадкой, и это ее тошнит от себя самой.

Фанни помолчала, а потом вздохнула:

— Ну и что ты сделал со своим тостом? Одни крошки остались. Я дам тебе другой. А хочешь, сбегаю к Бренде за сливками и клубникой?

— Дождь же, — испугался Холли, и его испуг так развеселил Фанни, что сразу после завтрака она потащила его гулять и фотографироваться на пляже.

Потом он долго сох и лениво ругался с Мэри по электронной почте на планшете, который вручила ему Фанни. Холли писал свой помощнице, что имеет право на творческий отпуск, и ни на какую благотворительную оперу прибыть не может, и вообще намерен насладиться простой деревенской жизнью.

«Ты? Деревенской? — строчила в ответ Мэри. — Да ты же не выдержишь и дня без карамельного латте и кондиционера».

Холли в ответ написал, что художника всякий обидеть может, и выключил планшет.

И тут одиночество навалилось на него сразу и беспощадно.

Фанни ушла в управление, заявив, что без шерифа и мэра весь Нью-Ньюлин на ней.

Дом поскрипывал и покряхтывал, дождь не останавливался, а где-то там, наверху, затаились привидение и пикси. Тэсса уехала — не из-за того, что устроил вчера Холли, а сама по себе, и ее отсутствие порождало грусть и меланхолию.

Холли не любил себе в этом признаваться, но он терпеть не мог человеческих трагедий. Возможно, это характеризовало его как пустышку, поверхностного человека, но он искренне считал, что жизнь создана для радости и счастья. Листая свои дни согласно своим прихотям и мимолетным желаниям, Холли старался держаться подальше от всего грустного и сложного. Его картины любили за свет и надежду, которые они излучали, за чувство покоя и уюта, а соприкосновение с драмами могло потушить этот дар.

Но вчера…

То, что произошло вчера, глубоко потрясло Холли.

Ему и прежде приходилось ловить и даже транслировать чужие эмоции, но обычно это было что-то приятное — влюбленность, эйфория от победы, гордость, удовольствие. Впервые за все свои сорок лет Холли оказался лицом к лицу с абсолютной тьмой, и это напугало, но и заворожило его. Открывало новые грани для творчества, может быть.

А теперь Тэсса куда-то пропала, а ему так не терпелось узнать ее поближе.

Холли побродил по гостиной, заглянул на кухню, нашел в холодильнике сельдерей, сгрыз его и — теперь уже ощущая себя настоящим преступником — прокрался на второй этаж.

Здесь было всего две спальни. Налево — та, что предложила ему Тэсса, направо — та, что занимала она сама.

Зачем-то выглянув в окно и убедившись, что на лужайке перед домом все еще дождь и все еще никого нет, Холли шмыгнул направо.

Он толкнул дверь, вздрогнул, как заяц, от ее скрипа, и со взволнованно бьющимся сердцем — ого, настоящее приключение — ступил в чужие владения.

Вот так, с нервным смешком сказал себе Холли, пускать в свой дом незнакомцев.

Окна были без штор — огромные, в пол, точно такие же, как и в его спальне, только у него они были забраны тяжелыми портьерами. Сквозь капли на стекле по левую руку было видно море, а прямо — кладбище.

Жуть какая.

Поколебавшись, Холли сделал робкий шаг вперед и замер.

По позвоночнику пробежал холод, а ладони вспотели.

Эта комната была полна кошмаров.

Они прятались по углам, затаились на потолке, скалились хищно и зло. Здесь их было собрано столько, что Холли едва мог дышать.

— Господи боже, — прошептал он и опрометью бросился вон, скатился вниз по лестнице и как был, босым, выскочил на улицу, поскальзываясь на мокрой траве. Дождь проникал за шиворот и стекал по лицу, когда он добрался до своего крохотного автомобиля.

Рывком рванув на себя дверь, он отодвинул пассажирское сиденье и нырнул назад, в салон, где на полу стояли его ящики с красками и кистями.

— Боже мой, — снова воскликнул Холли, по очереди доставая тяжелую поклажу.

Он приехал в Нью-Ньюлин, повинуясь неожиданному и непреодолимому порыву, который пробудил его среди ночи. Холли вдруг вскочил с кровати и понял, что ему немедленно, без промедления нужно исправить картину «Томное утро после долгой пьянки», о которой он уже и думать забыл.

Но даже в том лихорадочном состоянии Холли взял с собой самое важное.

Почти не чувствуя тяжести, он поволок свои рабочие инструменты в дом, не потрудившись захлопнуть дверь машины.

На пороге чужой спальни Холли выдохнул, зашелся от ужаса — как, ради всего святого, он сможет находиться внутри? — потом толкнул ногой дверь и втащил ящики внутрь.

Голову будто тиски охватили, и он торопливо открыл все окна — влажный свежий воздух ворвался в спальню, и стало чуть-чуть полегче.

— Ох, — Холли изможденно протер мокрый лоб, — ладно.

И схватился за свои кисти, как средневековый рыцарь за меч.

Фрэнк был крепким мужчиной, но тридцать часов дороги все же изрядно его измотали.