Тест на графоманию

В памяти Марины Васильевны всплыла одна такая история. Некто Т-ский в начале семидесятых писал Лыпиной о своей второй семье, о том, как ему тяжело разрываться между детьми и жёнами, как невыносимо это скрывать, и что только Зинаиде Сергеевне он может доверить свою тайну.

Марина Васильевна нашла в тетради записи о Т-ском. Лыпина была строга в оценке ситуации, гневно осуждала Т-ского, называя его поведение недостойным коммуниста. Марина Васильевна не помнила, чтобы Лыпина так писала Т-скому в своих ответных письмах, черновики которых она тоже сдала в архив. Видимо, опасалась, что он прервёт переписку. Т-ский в свою очередь продолжал изливать душу перед Лыпиной в течение многих лет.

Марина Васильевна запросила у системы данные на Т-ского. Помимо самих его писем система выдала большое количество ссылок на различные ресурсы, где можно было узнать о том, как сложилась жизнь этого страдальца-двоеженца периода развитого социализма. Оказалось, что он развелся с официальной женой, зарегистрировал брак со второй и умер от инфаркта в середине восьмидесятых, когда один из его сыновей от второго брака, работая в Ленинке над диссертацией, случайно наткнулся на письма отца к Лыпиной. Не справившись с шоком от такой новости, сын устроил в семье разоблачающий погром, в результате которого погиб не только Т-ский, но и семья в целом во всех смыслах этого слова.

Узнав о трагическом финале истории Т-ского, Марина Васильевна растерялась. Ей стало стыдно за своё праздное любопытство, которое поглотило её тридцать лет назад.

«Зачем Лыпина это сделала? Зачем она сдала эти письма в архив? – лихорадочно думала Марина Васильевна. – Чтобы такая любопытная Варвара типа меня рылась в чужих судьбах? Или что-то ещё? Что-то такое, чего я никак не могу понять?».

Она вдруг почувствовала страшную злость на Лыпину, словно та втянула её во что-то грязное. Злость сокрушила её психологический барьер, и, получив от Владимира необходимые инструкции, Марина Васильевна запросила у системы голограмму.

Система смоделировала антураж Ленинки семидесятых годов и голограмму Лыпиной того времени. Марина Васильевна не стала тянуть кота за хвост и без обиняков спросила:

– Зинаида Сергеевна, вы не раскаиваетесь в том, что сдали в архив не только свои дневники и письма, но и тех, кто писал вам?

– Понимаете, Мариночка, – спокойно ответила голограмма, – я всегда мыслила не местечковыми масштабами, а глобально. Смотрела на жизнь и общественные процессы широко. Вы же знаете о моей судьбе практически всё – как я жила до Октябрьской революции, что пришлось пережить моему поколению в Гражданскую, каково нам было в эмиграции, и сколько мне пришлось приложить сил, какие принести жертвы, чтобы вернуться на Родину.

– Судьба на вашу долю выпала непростая, что и говорить, – сухо согласилась Марина Васильевна, машинально чёркая карандашом на обложке тетради.

– Вот именно! – воодушевилась Лыпина. – А как же можно сохранить для потомков историческую память, если уничтожать письма и дневники? Я хотела, чтобы у моих внуков и правнуков была возможность изучать жизнь предыдущих поколений, получая информацию из первых рук. Без купюр, так сказать. И чтобы историки могли максимально точно воспроизводить в своих изысканиях прошлое таким, каким оно было на самом деле. Согласитесь, что мой архив – это и есть живой голос эпохи.

– Думаю, что информация из первых рук далеко не всегда достоверна, – возразила Марина Васильевна, рисуя небольшой квадрат.

– Конечно! – рассмеялась голограмма. – Поэтому архиважно, чтобы сохранялось как можно больше свидетельств об одном и том же времени! Давайте оставим объективную реконструкцию прошлого историкам.

– Но историкам не обязательно копаться в чужом грязном белье, – не сдавалась Марина Васильевна, энергично заштриховывая квадрат.

– Вы, дорогая, наверняка знаете о существовании удивительной области человекознания – исторической психологии. А еще об исторической нейропсихологии. И так далее.

– Допустим, – Марина Васильевна нервно нарисовала над квадратом треугольник. Грифель не выдержал напряжения и сломался.

– И вы не можете не согласиться, что именно в грязном, как вы выразились, белье, – методично продолжила Лыпина, – невероятно много ценнейшего материала для познания глубин человеческой психологии на разных этапах общественного развития. Я не говорю сейчас о великих. Они по определению обречены на тщательный анализ всех видов их белья. Я имею в виду самых обычных людей-тружеников.

– Тогда поставлю вопрос иначе, – продолжала упорствовать Марина Васильевна, – вы самовольно распорядились тайнами других. Это не было их выбором. Вы в курсе, что один ваш друг умер, когда его дети узнали из архива правду, которую он доверил только вам?

– А что делать, Мариночка, – развела руками голограмма, – как говорится, лес рубят – щепки летят. Наука не всегда человеколюбива, даже если это человекознание в самом широком смысле этого слова. Извините за почти тавтологию.

Она доверительно наклонилась к Марине Васильевне и с революционной горячностью произнесла: