Тет-а-тет

Рита наблюдала за сборами с показным безразличием, потягивая привезенное бордо из хрустального бокала.

– Это что, бегство? – не выдержав, съязвила она.

– Прекрати, – поморщился Максим, – какое еще бегство? Тетка старая заболела, вернусь – все обсудим.

Рита молча забрала бокал и початую бутылку и, гордо выпрямившись, удалилась на кухню. Зафыркала кофеварка.

***

– Ну что ты примчался, Максюша, у меня ж все хорошо. Вот, дура старая, вас всех напугала, – причитала тетя Тоня. – Я ж и пирожков испечь не успела, ты уж прости…

– Теть Тонь, ну какие пирожки? – укорил тетку Максим. – Ты давай лежи… Как ты себя чувствуешь?

– На том свете належусь, – упрямилась тетка. – В больнице все бока отлежала. Чувствую себя нормально. Вот таблетки от давления пью.

– А я тебе из Франции подарок привез. Гляди. – Макс развернул длинный шелковый халат цвета ясного неба, вышитый по подолу и рукавам мелким узором.

– Ой, ми-илый, – всплеснула руками тетка и, всхлипнув, расцеловала Максима в обе щеки, – красота-то какая… Батюшки, я даже не думала, что такую красоту простые смертные могут носить… Максюша, я тебя прошу, когда помру, ты меня в эту красоту одень…

– Тьфу! – отстранился от нее Максим. – Типун те на язык, теть Тонь! Чё несешь-то? Я те помру! Еще на моей свадьбе спляшешь! А халат чтобы носила. Потом новый привезу.

– А скоро свадьба-то? – встрепенулась тетка. – Это на той девушке, с которой ты по Парижам ездил, женишься? Мама твоя говорила, ты у нее живешь, что, девушка шибко богатая?

– Теть Тонь, я ничего еще не решил. – Максим нервно заходил по комнате.

– Если сомневаешься, не женись, – убежденно сказала тетка. – Значит, не судьба. Будешь маяться, никакие Парижи будут не в радость. Потом свою единственную встретишь, а поздно. Жена, дети… Без любви-то трудно жить, Максюша…

– И с ней тоже нелегко, – мрачно усмехнулся Максим. – Ты вон любовь всю жизнь прождала…

– И хорошо, что прождала! – с жаром воскликнула Антонина. – Мне стихотворение одно в молодости запомнилось. Я хоть и без образования, не шибко начитанная была, а это где-то услышала и запомнила:

Она прикрыла глаза и с чувством прочла:

Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало1

– А любовь… – Теткина улыбка стала грустной, беспомощной. – Была и у меня любовь… Да вот только опоздала. Я-то дождалась, он не дождался. Женатым был мой Степан, детишек трое… Не сложилось у нас…

С колотящимся сердцем Максим набрал знакомый номер. Трубку сняла Евгения. Ее голос слегка изменился, из звенящего стал более низким, глубоким.

– Bay! Привет! Куда пропал?! – отреагировала она, как будто расстались неделю назад. – Как поживаешь? Хорошо? У нас тоже все о'кей! Ты в Москве? Ну да, я хотела сказать, в Балашихе. Все время забываю. А у меня завтра вечеринка! Приходи, я тебя приглашаю. К трем часам. Муттер до вечера на дачу свалит. Мы будем одни гудеть, мне же уже шестнадцать исполнилось, прикинь!

– Совсем взрослая, – слегка ошалев от словесного потока и обилия информации, вставил Максим. – Замуж пора выдавать.

– Хи-хи! – донеслось из трубки. – Я жду белый «мерс», забыл? Он у тебя уже есть? Нет? Тогда отдыхай. До завтра, чао-какао!

Максим повесил трубку на рычажки и отер взмокший лоб.

– Всего шестнадцать… Черт возьми, как медленно летит время…

***

О том, что в доме сегодня вечеринка, можно было догадаться еще на улице. На балконе курили три подростка. Из открытого окна на всю ивановскую орал модный немецкий дуэт.

Дверь открыла Евгения. Светлое летящее платье – юбка до колен с воздушными оборками, цветок в волосах. Губы тронуты перламутровым блеском. Еще не взрослая, уже не дитя. За год повзрослела, вытянулась. Щеки утратили детскую округлость, обрели форму. Угловатая неуклюжесть сменилась вкрадчивой грацией, движения стали плавными, походка легкой, бесшумной, как у кошки перед прыжком. Даже улыбка сделалась другой – вдумчивой, сквозящей, и прозрачно-зеленые с янтарным отблеском глаза из-под пушистых ресниц смотрели затаенно, с секретинкой.

– Bay! – воскликнула Евгения, принимая букет. – Спасибки! А что это? Bay! Французские? Из самого Парижа?

– По-моему, они пахнут сиренью, – сказал Максим и почему-то оробел.

Вот ей, девчонке другого поколения, не пришлось объяснять, что делать с флакончиком Диора. Моментально распечатала наманикюренными ноготками, блаженно повела носиком, вылила на волосы почти половину, прошептала, смежив ресницы:

– Кайф!

Чмокнула Макса в щеку, унеслась ставить цветы. Он машинально провел пальцами по щеке, чтобы стереть следы помады, не удержался, попробовал на вкус – сладковатая, отдаленно напоминающая персик… Тотчас отдернул руку, словно сделал нечто ужасающе непристойное.