Тет-а-тет

Я сделал, что мог, тронутый зародившейся во мне печалью по двум людям, которых я никогда не знал и в то же время знал. В крохотной синагоге я узнал название ещё более крохотного кладбища, и решил заглянуть туда однажды к вечеру - по причинам, которые мне самому виделись неясными и запутанными. Я ощущал себя как давнишний, двенадцатилетний гой, заглядывающий в двери синагоги в центре Лос-Анджелеса. Мне было тогда любопытно - что чувствуют участники всего этого, с пением, и танцами, и мужчинами в шляпах:

На кладбище я нашёл ровно то, что и ожидал найти. Старая женщина сидела у могильного камня с его именем. И говорила, говорила, говорила, касалась камня, разговаривала с камнем.

А он?

Конечно. Как же иначе. Он - не слушал.

Я подождал, услышал, прикрыл глаза и отошёл.

Солнце уже зашло, и к ночи натягивало туман, когда я проходил мимо скамейки. Она всё ещё пустовала, и от этого было ещё грустнее.

И что ж теперь делать?

Я позвонил Сиду.

- Слушай, насчёт этого твоего магнитофона, - сказал я. - И этих кассет.

В один из последних вечеров этого лета мы с Сидом, как обычно, прогуливались вдоль настила, уставленного кошерными лавками, проходили мимо заведений с отменными творожными тортами и копчёным мясом, кое-что из этого даже купили, и вышли к океану, где стояли скамейки - пара десятков скамеек. Нам было хорошо, мы разговаривали, и вдруг Сид произнёс:

- Знаешь, мне всегда было интересно:

- Да что там может быть интересного, - сказал я, заметив, что он смотрит на скамейку, стоявшую пустой уже почти неделю.

- Смотри, - сказал Сид и дотронулся до моей руки. - Помнишь, та старая женщина?

- Да?

- Она снова здесь! Я-то думал, она заболела, или что-нибудь такое, а она тут как тут.

- Я знаю, - улыбнулся я.

- С каких пор? На той же скамейке. И болтает, как заведённая.

- Да, - сказал я, и мы подошли ещё чуть ближе.

- Но ведь, - сказал Сид очень-очень тихо, - там же никого нет. Она говорит сама с собой.

- Почти, - сказал я. Мы подошли совсем близко. - Слушай.

- Опять от тебя одни дерзости. Одни споры, мне это надо? - говорила старая женщина, и наклонялась вперёд, к пустой половине скамьи, глаза горят, лицо перекошено, губы в постоянном движении. - Мне это надо, эти споры? У меня их и так есть. Слушай меня!

И вслед за этим - поразительное дело - пришёл ответ.

- Слушай, она мне говорит! - выкрикнул голос. - К чему, с чего?

- Голос! - воскликнул Сид.

Потом он зашептал:

- Это его голос. Но он же умер!

- Да, - сказал я.

- И ещё одна вещь, - сказала старая женщина. - Тебе следить надо, что ты ешь. А то смотри, как-нибудь!

- Тебе легко говорить! - парировал голос старика.

- Ну и скажи!

Раздался мягкий щелчок. Глаза Сида скользнули вниз. Он видел то же самое, что видел сейчас я - ладонь старой женщины, сжимавшую небольшой карманный магнитофон, который я взял у него на время.

- И ещё одна вещь, - сказала она, живущая.

Щёлк.

- За что мне такое? - воскликнул он, умерший.

Щёлк.

- У меня список уже вот досюда! - закричала она, живущая.

Сид обернулся ко мне.

- Ты? - сказал он.

- Я, - сказал я.

- Как? - сказал он.

- У меня были все твои кассеты, которые мы записывали тогда, вечерами, - сказал я. - Я из них вырезал то, как он говорит, а потом вклеил куски чистой плёнки, чтобы она могла на него кричать в промежутках. Кое-где он кричит, не дожидаясь ответа. Но если она захочет, можно тогда его - щёлк! - выключить, покричать, а потом включить его обратно.

- Как ты узнал?..

- Я увидел её на кладбище, - сказал я. - Это было невыносимо. Как она говорит с этим безжизненным куском мрамора, и никто не отвечает. Я переписал все твои кассеты, все скандалы и крики, и зашёл однажды ближе к вечеру на кладбище, и она в самом деле была там, снова сидела там, и сидела бы всегда, и в конце концов так и умерла бы прямо там от голода. Никто не отвечал. Но кто-то должен отвечать, обязательно, даже если ты не слушаешь, или думаешь, что не слушаешь, и я просто подошёл к могиле, включил магнитофон, протянул его ей, а она так и сидела у этого камня, дождался, пока он закричит, и ушёл. Не обернулся. Не стал ждать, закричит ли она в ответ. Она и он, он и она, высокий голос и низкий, низкий и высокий: Я просто ушёл. А вчера вечером она снова сидела здесь, на скамейке. Ела творожный торт. Знаешь, мне кажется, она выживет. Правда, чудесно?

Сид прислушался. Старик снова жаловался:

- За что мне такое? Кто бы мне сказал! Ну, я жду. Ну?

- Поглядите, какой умный нашёлся, - воскликнула женщина.

Мы с Сидом медленно удалились в прекрасный летний вечер. Её высокий голос, и его - низкий - остались позади.

Сид взял меня под руку.

- Хоть ты и гой, - сказал он, - из тебя вышел неплохой еврей. Чем могу?

- Как насчёт бутерброда с копчёным мясом? - сказал я.