Тетрадь первая

Сначала имя — отдаешь ему дань невольно: настораживаешься. Потом голос; особость, осмысленность, сознательность произношения — точно человек хочет дойти помимо смысла слова, — одним произношением и интонацией: быть понятым иностранцем. Дать смысл через слух (звук). — Вслушиваешься. — Потом — суть: остро, точно, то. Вдумываешься, вчувствовываешься, в — в — в — И уже имя — исходная точка — забыто, торжествует суть, побеждает суть.

А потом, когда очнешься: ведь это тот самый В<олкон>ский, внук того Волконского, и сразу 1821 г. — 1921 г. — и холод вдоль всего хребта: судьба деда — судьба внука: Рок, тяготеющий над Родом. (Сыновья в наследство судьбы не получают, — только внуки. Точно роду (или <пропуск одного-двух слов>). Передышка сына, чтобы снова собраться с силами.)

С. М., я ничего не знаю точно, я ведь ничего о Вашей жизни не знаю, кроме того, что Вы пожелали сказать о ней — всем — в книгах, но по всему Вас — сейчас — (и по всему сейчас) чувствую, какими были для Вас годы 1917 г. — 1921 г.

И, глубоко задумавшись:

Чита — или Москва 1917 г. — 1921 г.? — Еще вопрос.

* * *

Еще об одном думаю, идя назад в неведомую мне Вашу жизнь.

Рождается человек. Получает громкое имя. Несет его. (Приучается нести его тяжесть.) Столкновение Рода и Личности. Неслыханное счастье (не носителю — миру!) — личности в породе, породы в личности. Первый полет за пределы гнезда. О Гнезде умолчу — ибо НЕ ЗНАЮ, но не умолчу о катастрофе такого «за-пределы».

Князь — и пишет! в этом есть что-то нестерпимое. Мало, что князь, еще и писатель. (И Пушкину бы не простили — раз не простили даже камер-юнкера.) И сразу: либо плохой князь, либо плохой писатель. О князе спорить не приходится — значит плохой писатель.

Простив (проглотив) рождение — второе рождение (в духе) уже не прощают — давятся. Чувствуют себя обокраденными. (Так поэту, например, не позволяют писать прозу: мы сами прозаики!) Когда князь занимается винными подвалами и лошадьми — прекрасно, ибо освящено традицией, если бы князь просто стал за прилавок — прекрасно меньше, но зато более радостно (подсознательно: сдал, наш, тоже…), но — художественное творчество, т. е. второе (нет, первое!) величие, второе княжество.

С. М., м. б. я ошибаюсь, но я хочу чтобы Вы знали о чем я думаю все эти дни принадлежащие Вам и проходящие без Вас.

* * *

Бездомная комета и домовый комитет.

(Могли бы выйти стихи.)

* * *

Крылья — свобода, только когда раскрыты в полете, за спиной они — тяжесть.

Крылья — синоним не свободы, а силы, не свободы, а тяжести.

С. М., Аля, я, в его — шереметевского дома — сухом и окурочном саду. Сидим на скамейке. Солнышко. В сухом бассейне солдаты играют на балалайках. С. М. насвистывая в лад, с любовью:

— Ах, они прэлэстные, прэлэстные!..

И внезапно, хищно, точно выклюнув — что-то блестящее из подножного сору! Копейка? Нет, пуговица. — «Вам… (он меня никак не зовет, и я глубоко понимаю)… это нужно?» Я: — «Н-н-нет…» — «М. б. Але нужно? Играть…» Аля, с моей же неудивляющейся деликатностью (всей деликатностью невозможного неудивления) — «Н-н-нет… спасибо…» — «Тогда я… Такие вещи всегда так, так нужны…» (Бережливо прячет.)

* * *

Произносит хребёт (NB! кажется и моя мать так произносила, во всяком случае: Лёв Толстой, и, помнится: гал'eрка (ведя от галлереи).

А у самого хребет как у рыбы — ar^etes [21].

* * *

Как настигаемый олень

Летит перо.

             обманут день —

И как хитро!

Все силы ада за спиной —

             масть!

Всё дети матери одной,

Чье имя — страсть.

Олень, олень Золоторог,

Беда близка!

То в свой звонкоголосый рог

Трубит тоска…

По зарослям словесных чащ

Спасайся, царь!

То своры дых кровокипящ,

То ревность — псарь.

Всё громче, громче об ребро

Сердечный стук…

И тихо валится перо

Из смуглых рук.

4-го русск<ого> апр<еля> 1921 г.

<Справа от стихотворения, поперек страницы:> Плохие стихи, не вошедшие в Ремесло. Дороги как память: о той Москве, той тоске, той — мне. Пометка 1932 г.

* * *

О двух

В лазури               и герба

Сказ. Дважды стукнула судьба

В сияющие лбы Волконских.

О том, на кандалы корону

Сменившем — сказано до нас.

Нам гордость горькая пришлась

Быть современником второму.

(не кончено)

* * *

Над владыками,

Над коронами —

Власть великая

Нам дарована…

(Четверостишие из к<оторо>го вышло — совершенно обратное: «По нагориям, по восхолмиям», напеч<атанное> в Ремесле 1932 г.)

* * *

Тучи как судьи.

* * *

Я — блудный сын, который каждый дом принимает за отчий, но еще до ужина разубедившись — уходит.

Для меня жирных тельцов не режут.

* * *

На што мне

* * *

Вырывает из рук бумагу,

В очи сыплет цветочной пылью,

В волосах запевает нагло,

За спиной завивает крылья…

(Ветер)

* * *

Где заговорщик, глотающий пепел?

* * *

Долг возложив на детей годовалых

Те — остальные — сидели в подвалах, —

Тел без гробов — ждя,

Новых пиров — ждя…

* * *

Не дошаливши последнюю шалость

Горстка детей за отчизну сражалась…

* * *

Приносим С. М. с Алей самодельные, с пайковыми бобами, пирожки. Швыряет на сковородку, обугливает и, не видя ни ножа ни вилки: — «Можно, я думаю, руками?»

— Нет, ошибаюсь, пирожки были в другой раз, на этот раз был — блин (мой, во всю сковородку). Держал руками и рвал зубами.