Тетрада Фалло

Он открыл дверь. Огромная комната заканчивалась большой стеклянной лоджией, освещенной вечерним солнцем. Белый столик и стулья стояли там среди тропических зарослей. Прямо за стеклом торчали шпили католического костела, чуть дальше поднимались макушки деревьев Централ-парка.

— Тут рядом знаменитый дом Дакота, где Леннон жил.

— Как же ты так... поднялся? — изумленно озиралась я. — Рядом с Ленноном-то оказался?

— Да так... простая русская смекалка, — усмехнулся Игорь. — Опыт работы прорабом, потом — в стройотделе райкома... после тех хитроумных дел — тут элементарно все. Помнишь, реставрационная мастерская была у меня в монастыре, рядом с вами? Попал с реставрационными делами сюда, в Комиссию по культуре ООН, потом притулился тут. Кое-что изобрел. Главное, конечно, — это фонд юбилея родного Троицка тут.

— По-моему, в этом фонде денег больше, чем в бюджете Троицка.

— Фактически это одно и то же, — усмехнулся Игорь.

— И давно?

— Да уже давненько.

Ясно. Помню год, когда у нас и леспромхоз, и химкомбинат, и рыбозавод оказались банкротами. Отец скорбно кивал на перестройку...

— Так вот они где, денежки-то! — сказала я.

— И не валяются... Приумножаются тут! Соображаем кое-что! — Он постучал по лбу.

— Так что — я, выходит, миллионерша?

— Со временем... тьфу-тьфу-тьфу! Срочно узнать, как там Павел Петрович! — Позвонив, он долго говорил по-английски. Повесил трубку. — Ну, слава богу, оклемался старик!

Автор

Трудно освоиться в Америке, особенно после долгого перерыва! Все здесь не так. Унитаз наполнен водой... и все держит на поверхности, пока не спустишь. Душ не гибкий, как у нас, а торчит железным дрыном! Резко распрямившись, чуть голову не разбил. Потрогал — шишка будет. Вышел, прилег. Невыносимо душно! Кондишена в этом клоповнике нет. Подергал окно... Не как у нас открывается! Форточек нет. Надо всю раму поднимать вверх, рывком! Наконец поднял. И она тут же упала вниз! И я упал. Полежал. Потом пошел на штурм снова. Приехал в Америку — действуй! Наконец закрепил раму, высунулся во двор. Душный колодец, без продува. Вдоль стен змеятся ржавые лестницы. Да, судя по обшарпанности, в этом райончике могут и влезть! Пришлось закрыть окно и рухнуть на койку. Ну и что? На фига ты сюда приехал? Хеппи-эндом не пахнет тут! Кто-то забарабанил в дверь. Видимо, гангстеры?.. Налетай!

Я распахнул номер... Вот это да! В дверях стоял Валера Голод, старый ленинградский приятель... не виделись с шестьдесят... не помню уже какого... Был диссидент — умеренный, впрочем, в основном по кухням бушевал, переводил прозу с английского, всегда был возбужден — то недоволен, то дико счастлив. Потом — исчез... Крупный американский адвокат! М-маленький з-заика! Сколько же упорства, цепкости, сообразительности пришлось ему проявить, чтоб так подняться! Впрочем, почти не изменился на вид (как вскоре выяснилось, так же заикается и беспрерывно матерится — или только на радостях?). Только костюм темный, роскошный, да блеснувшая булавка на галстуке, да уложенный четкий пробор в мелких кудрях, а так все такой же!

— Валера! (Там-та-ра-рам!) Ху... ты тут делаешь? Быстро пошли!

— Ну погоди... Давай хоть обнимемся!

— Ах да... Замудохался сегодня.

Мы обнялись.

— Ну все... Поехали.

— Куда?

— Ре-решим!

— Ну, мне как-то неудобно.

— Ну давай хотя бы спустимся в мой «линкольн», — у меня там кондишн, а тут буквально нечем дышать.

— Этих наших орлят, — говорил тезка (мы плавно двигались в строю шикарных машин), — буквально приходится держать за руки. Что они тут творят! — Кинув руль, он вдруг схватился руками за голову... «Линкольн», к счастью, никуда не нырнул.

— То же и к нашей миссии относится? — поинтересовался я.

Он смотрел на меня некоторое время, в глазах его прыгали черти... Не сказать? Сказать?

— А! — Он наконец махнул крохотной ладошкой. — Ты лучше не думай об этом! Расскажи лучше, как наши там!

«Наши», как выяснилось, оказались здесь. Пока мы с ним ехали через Бруклин, по Оушн-вей, широкому бульвару (все прохожие в черных цилиндрах, с закрученными пейсами), выяснилось, что из наших общих друзей никого не осталось — в смысле, на невских берегах.

— И Вичка здесь? — Он то и дело бросал руль, хлопая по коленям. — И ты знаешь номер ее?

Некоторые интонации все же выдавали, что он долгое время жил не у нас.

Центр ностальгии многих русских, еврейских «наших» — Брайтон-Бич, темная улица под железной крышей, по ней грохочет сабвей.

Как выяснилось, это центр ностальгии и для меня. Как только мы вошли в ресторан «Людмила», недалеко от берега Атлантического океана, мы сразу оказались в восьмидесятых годах. Люди уезжали оттуда из-за неприятия той страны, того времени... И — о, парадокс — теперь та страна и то время есть только тут!