Тетради дона Ригоберто

С фотографии на донью Лукрецию смотрел худой, коротко остриженный подросток с тонкими чертами, одетый в темный костюм, сшитый по моде начала века, с розой в петлице; рубашку с жестко накрахмаленным воротником украшал галстук-бабочка, который, казалось, вот-вот его задушит.

– Ни капельки, – сказала она. – Вы совершенно не похожи.

– Рядом на фотографии его сестры, Гертруда и Мелани. Младшая, беленькая, и есть знаменитая Герти.

– А чем она знаменита? – поинтересовалась донья Лукреция, ощутив легкое беспокойство. Впереди определенно лежало минное поле.

– Как это чем? – Фончито театрально всплеснул руками, изображая крайнюю степень изумления. – Разве ты не знаешь? Она позировала ему для самых знаменитых ню.

– Да? – Беспокойство доньи Лукреции стремительно возрастало. – А ты, как я вижу, хорошо изучил творчество Эгона Шиле.

– Я прочел о нем все, что нашел в папиной библиотеке. Сотни женщин позировали ему обнаженными. Школьницы, уличные девки, его любовница Валли. Потом еще жена Эдит и свояченица Адель.

– Ну хорошо. – Донья Лукреция посмотрела на часы. – По-моему, тебе пора домой, Фончито.

– Знаешь, Эдит и Адель иногда позировали вдвоем, – продолжал мальчик, пропустив ее реплику мимо ушей. – И Валли тоже, когда они жили в деревеньке под названием Крумау. Голая, вместе со школьницами. Скандал был чудовищный.

– Ничего удивительного, если там и вправду были школьницы, – заметила донья Лукреция. – А теперь беги домой, а то уже темнеет. Не дай бог, Ригоберто позвонит в академию и узнает, что ты прогуливаешь.

– Но весь этот скандал был форменной несправедливостью, – горячо заявил мальчик. – Шиле настоящий художник, он нуждался во вдохновении. Разве он не создавал подлинных шедевров? Что плохого в том, чтобы заставлять натурщиц раздеваться?

– Нужно отнести чашки на кухню. – Донья Лукреция поднялась на ноги. – Захвати блюдца и хлебницу, Фончито.

Торопливо смахнув со стола крошки, мальчик послушно двинулся вслед за мачехой. Однако сдаваться он не собирался.

– Что ж, надо признать, что кое с кем из натурщиц он действительно проделывал разные штучки, – сообщил Фончито уже в коридоре. – Например, с кузиной Аделью. Но только не с Герти, не с родной сестрой, правда же, а?

Чашки на подносе, который несла донья Лукреция, пустились в пляс. У маленького негодяя была невыносимая привычка сводить любой разговор на скользкие темы.

– Разумеется, нет, – нехотя отозвалась донья Лукреция. – Ну конечно нет, что за дикость.

Мачеха и пасынок вошли в маленькую кухню, заставленную зеркальными шкафчиками. Все вокруг сияло чистотой. Хустиниана с любопытством уставилась на хозяйку и Фончито. На ее смуглом личике играла хитрая улыбка.

– С Герти, быть может, и нет, а с кузиной точно, – продолжал Фончито. – Адель сама в этом призналась, когда Эгон Шиле уже умер. Так в книгах написано. Хотя, в принципе, он мог проделывать эти штучки с обеими сестрами. И прекрасно, если так он обретал вдохновение.

– Это кто такой молодец? – живо поинтересовалась горничная. Она забрала у хозяйки чашки и сложила их в раковину, до краев наполненную голубоватой мыльной пеной.

– Эгон Шиле, – проговорила донья Лукреция. – Австрийский художник.

– Он умер в двадцать восемь лет, Хустита, – сообщил мальчик.

– Неудивительно, после такого времяпрепровождения. – Хустиниана ловко мыла тарелки и вытирала их полотенцем с красными ромбами. – Смотри, Фончито, как бы с тобой не вышло так же.

– Он умер вовсе не от этих штучек, а от какой-то испанки, – серьезно ответил Фончито. – Жена пережила его всего на три дня. Что это за испанка такая?

– Опасная форма гриппа. Она пришла в Вену из Испании. А теперь иди, уже совсем поздно.

– Я догадалась, почему ты хочешь стать художником, маленький бандит, – вмешалась Хустиниана. – В перерывах между великими творениями они весело проводят время со своими натурщицами.

– Не шути так! – возмутилась донья Лукреция. – Он же еще ребенок.

– Весьма смышленый для своих лет, сеньора, – парировала девушка, обнажив в широкой улыбке великолепные зубы.

– Перед тем как начать писать, он с ними играл, – самозабвенно продолжал Фончито, не обращая внимания на мачеху и домработницу. – Заставлял принимать разные позы. Одетыми, раздетыми, полураздетыми. Ему особенно нравилось, когда они примеряли чулки. Ажурные, зеленые, черные, разноцветные. И чтобы они валялись на полу. Катались, обнимались, играли. Он любил, когда они дрались. Часами мог смотреть. Забавлялся с сестричками, как с куклами. Пока не приходило вдохновение. И тогда он начинал писать.

– Отличная игра, – подначила Хустиниана. – Прямо как «Море волнуется: раз», только для взрослых.

– Ну все! Довольно! – Донья Лукреция повысила голос, и Фончито с Хустинианой испуганно примолкли. Заметив их смущение, женщина заговорила мягче: – Просто я не хочу, чтобы твой папа начал задавать ненужные вопросы. Тебе пора идти.

– Хорошо, мамочка, – пробормотал мальчик.