Тетради дона Ригоберто

– Начнем, – скомандовал Альфонсо. – Ложись лицом вниз, голову на руки, как на подушку. Я прижимаюсь к тебе справа. Коленями к ноге, головой к боку. Правда, я больше ребенка на картине и достаю тебе до плеча. Ну как, похоже вышло?

Донья Лукреция, охваченная перфекционистской лихорадкой, склонилась над ними с книгой в руках. Левая рука мальчика должна была выглядывать из-за правого плеча Хустинианы, голову следовало опустить пониже.

– Положи левую руку ей на спину, Фончо, расслабься. Вот, теперь действительно похоже.

Донья Лукреция уселась на диван и вернулась к прерванным размышлениям. Второй Ригоберто. Исправленный и дополненный. Донье Лукреции стало не по себе. Эти двое предавались своей странной игре с пугающей серьезностью. Никто из них ни разу не улыбнулся. В том глазу Хустинианы, который она могла видеть, не было всегдашнего лукавства, только отрешенность. Неужели девушку охватило возбуждение? Да, совсем как ее саму, даже сильнее. Только Фончито – он закрыл глаза, как ребенок на полотне Эгона Шиле, – играл ради самой игры. Воздух в комнате сгустился, шум в оливковой роще стих, время замедлило бег, дом, Сан-Исидро, весь мир перестали существовать.

– Мы успеем сделать еще одну картину, – нарушил молчание Фончито, вскочив на ноги. – Теперь вы вдвоем. Что у нас есть? Переверни-ка страницу. Вот эта. «Две переплетенные девушки на полу». Не вставай, Хустита. Перевернись набок. Ты, Лукреция, ложись рядом, спиной к ней. Руку сюда, под бедро. Ты – та, что в желтом, Хустита. Изобрази ее. Эту руку сюда, а правую просунь мачехе под ноги. А ты согнись немного, чтобы коленкой касаться плеча Хуститы. Подними руку, Хустита, положи ее на ногу Лукреции, растопырь пальцы. Так, так. Превосходно!

Женщины молча повиновались, сгибались, распрямлялись, вытягивали ноги, руки, шеи. Покорные? Зачарованные? Околдованные? «Сломленные», – решила донья Лукреция. Ее голова покоилась на бедре Хустинианы, а левая рука обнимала девушку за талию. Время от времени донья Лукреция слегка надавливала пальцами на бок квартеронки, чтобы ощутить тепло и мягкость человеческого тела; в ответ Хустиниана пощипывала ее бедро. Живая. Разумеется, живая; иначе разве шел бы от нее такой сильный, густой, волнующий запах? Или это пахнет от нее самой? Что же с ними произошло? Как могли они, сами того не желая, – или желая? – позволить мальчишке втянуть их в эту игру? Теперь это уже не имело значения. Внутри картины было хорошо, спокойно. Оставаться внутри, ощущать свое тело, тело Хустинианы, знать, что живешь. Издалека послышался голос Фончито:

– Мне пора, очень жалко. Здесь так здорово. Но вы продолжайте играть. Спасибо за подарок, мамочка.

Дверь открылась, потом закрылась. Мальчик ушел. Женщины остались вдвоем, слившиеся в объятиях, переплетенные, покинутые, затерянные посреди фантазии его любимого художника.

Восстание клиторов