Тетради дона Ригоберто

– Мануэль позвал меня на чашку чая; знаешь, он прекрасный собеседник, и к тому же мне его жалко, – призналась донья Лукреция. – Если ты не хочешь, я не пойду.

– Нет-нет, ступай, – раскаялся дон Ригоберто. – Ты мне потом расскажешь?

Мануэль и Лукреция были знакомы с детства. Они выросли в одном квартале, учились в одной школе, в старших классах влюбились друг в друга и по воскресеньям, после утренней мессы, гуляли, взявшись за руки, в центральном парке Мирафлореса или в парке Саласара, с перерывами на судорожные поцелуи и целомудренные объятия в темном кинозале. Они были помолвлены, когда Мануэль, устремившийся на мотоцикле к вершине славы, стал мелькать на страницах спортивных журналов, сводя с ума хорошеньких девушек. Вскоре Лукреции наскучил парад его бесчисленных поклонниц, и она разорвала помолвку. Они снова встретились уже после аварии. Лукреция навестила бывшего жениха в госпитале и принесла ему коробку шоколада «Кэтбери». Теперь они были просто друзьями, – как полагал дон Ригоберто, пока не открылась та самая пикантная деталь – и оставались ими после замужества Лукреции.

Как-то раз дон Ригоберто видел Мануэля за сияющим стеклом витрины центра продажи американских и японских мотоциклов (среди иероглифов попадались эмблемы «Харли Дэвидсона», «Триумфа» и немецких «БМВ»), расположенного на набережной, не доезжая улицы Хавьера Прадо. Бывший чемпион больше не участвовал в мясорубке, именуемой соревнованиями, но, по всей вероятности из садомазохистских побуждений, сделался их устроителем. Время от времени он появлялся в теленовостях: то размахивая смешным флажком в черно-белую клетку с таким видом, словно давал старт Первой мировой войне, то на трибуне во время состязаний, а то с посеребренным кубком, которым награждают победителя. Лукреция считала, что суета вокруг соревнований отчасти компенсирует кастрату невозможность самому участвовать в гонках.

А как быть с другим? С утраченным навеки? Могло ли хоть что-нибудь восполнить его отсутствие? В бесконечных разговорах за чашкой чая с пирожными Мануэль никогда не касался этой темы, и Лукреция следовала его примеру. Они сплетничали, вспоминали детство в квартале Мирафлорес и юность в Сан-Исидро, обсуждали старых друзей, которые женились, расходились, женились снова, болели, рожали детей, порой даже умирали, говорили о новых фильмах и дисках, модных танцах, браках и разводах знаменитостей, громких преступлениях и скандалах, связанных с наркотиками, супружеской изменой или СПИДом. Так продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный день – дон Ригоберто нервно перелистывал тетрадь в поисках записи, которая могла бы проиллюстрировать возникшие перед его тревожным взором картины, – донья Лукреция не узнала секрет бывшего жениха. Или, быть может, Мануэль открылся ей сам? Однажды вечером, когда они пили чай на веранде его дома в Ла-Планисье, среди лавров и эвкалиптов, мотоциклист ни с того ни с сего пригласил женщину в спальню. Зачем? Чтобы показать фотографию волейбольной команды школы Сан-Антонио бог знает какого года. В спальне Лукрецию ждал большой сюрприз. Огромный шкаф, набитый леденящими душу книгами о кастрации и евнухах! Целая библиотека! Чуть ли не на всех языках, хотя Мануэль говорил только на испанском, да еще и в перуанском, точнее лимском, варианте. И коллекция дисков с записями голосов кастратов!

– Он стал настоящим экспертом в этой области! – рассказывала потрясенная новостью Лукреция.

– И у него были на то причины, – отметил дон Ригоберто.