Тетради Шерлока Холмса

Капкан был поставлен. Теперь оставалось только ждать, когда явится Кэрразерс.

И он пришел.

Поскольку я стоял спиной ко входу, то не заметил этого, зато услышал, как Лестрейд выкрикнул: «Эй, вы! Погодите-ка!», затем кий Холмса с грохотом упал на пол, а сразу после этого по паркету быстро застучали чьи-то каблуки.

Я обернулся и увидел, что Холмс и Лестрейд прямо в проходе сцепились с Кэрразерсом, который дрался совсем не по-джентльменски, явно не признавая правил маркиза Куинсберри[38].

Наконец Холмс сбил его с ног ловким апперкотом в челюсть[39], и тот упал как подкошенный. Стремительный удар вызвал стихийные аплодисменты у кучки случайных зрителей – лакеев и членов клуба, привлеченных шумной возней.

Лестрейд немедленно велел одному из лакеев позвать полисменов в штатском, охранявших запасной выход, другого отправил за наемным экипажем. А пока что инспектор надел на Кэрразерса наручники и проворно обыскал его карманы. Как и ожидалось, он обнаружил там несколько чеков, вырванных из моей чековой книжки. Лестрейд тут же конфисковал их вместе с сам́ой книжкой как доказательство незаконного присвоения этим человеком чужого имущества. Так у меня уже второй раз отобрали мою чековую книжку.

Но то была малая цена за удовольствие видеть, как Чизмен, он же Кэрразерс, он же бог знает кто еще, отправился под суд и был приговорен к нескольким годам каторжных работ. Зачитывая приговор, судья отметил, что преступник уже давно занимался воровством, мошенничеством и подлогами, не говоря о том, что он был глубоко безнравственным человеком.

– В последний раз я радовался подобному исходу дела после ареста трехрукой вдовы, – заметил Холмс, откладывая «Морнинг кроникл», где содержался подробный отчет о расследовании.

– Трехрукой вдовы? – удивленно переспросил я, ибо мой друг уже второй раз произносил эти странные слова.

– Да, Уотсон. Вы в жизни не встречали такой скромной и чопорной особы. Напомните мне, и я как-нибудь расскажу вам о том случае. Вы сможете добавить его к своей коллекции красочных рассказов о моей деятельности. Но в данный момент мне не помешает немного тишины – я должен дочитать эту статью о леди Питершем и цыганской гадалке.

С этими словами он вновь взял со стола газету и загородился ею от меня.

Дело о трехрукой вдове

Лишь в январе Холмс нашел время, чтобы рассказать мне о трехрукой вдове. Возникло несколько новых расследований, настоятельно требовавших его внимания, в том числе безотлагательное поручение епископа Сандерлендского, который просил выяснить, кто присылает в епископский дворец совершенно неподобающие товары, требуя уплаты наличными при получении. Только после того, как это щекотливое дело было успешно раскрыто, Холмс наконец вернулся к тому случаю, подробности которого, признаюсь, мне давно хотелось услышать.

Трехрукая вдова! Не шутит ли Холмс?

Помню, день выдался морозный и необычайно тихий, так как выпавший за ночь снег приглушал редкие звуки, доносившиеся через наше окно с пустынной улицы. Казалось, весь мир оделся в белое. Лишь фонари и голые деревья чернели на фоне свинцового неба.

Впрочем, у нас в гостиной было тепло и светло. Горели газовые лампы, в очаге уютно потрескивал огонь, отражаясь в вазе с апельсинами, стоявшей на столе.

Мы с Холмсом молча сидели у камелька, будто снег и нас лишил дара речи. Внезапно мой друг очнулся от грез и, вытащив изо рта трубку, заметил:

– Скажите-ка, Уотсон, я когда-нибудь рассказывал о том деле?

– О каком деле? – спросил я.

– О деле трехрукой вдовы.

– Нет, пока еще нет.

– Вот как! Я и сам позабыл о нем, пока недавний случай с епископом и капелланом не напомнил мне о том давнем расследовании, которое также касалось церковных служителей, на сей раз – приходских священников. Не хотите ли послушать, дружище?

– Очень хочу, – обрадовался я.

– Что ж, – улыбнулся Холмс, – тогда я начинаю.

Это случилось, когда я еще жил на Монтегю-стрит и лишь недавно стал зарабатывать на жизнь как сыщик-консультант. Впрочем, уже тогда я начал приобретать известность, и круг моих клиентов постоянно расширялся. Среди них выделялись два духовных лица: преподобный Сэмюэл Уиттлмор, приходский священник церкви Св. Матфея на Фаунтин-сквер в Челси, и его помощник Джеймс Форогуд.

В октябре я получил по почте письмо от преподобного Уиттлмора, который просил меня о встрече в среду, в половине четвертого, однако о причине своего визита ничего не сообщил, как не сообщил и о том, что придет в сопровождении своего помощника. К моему удивлению, в назначенный день у меня в гостиной на Монтегю-стрит появились сразу два священника.

Старший из них, преподобный Уиттлмор, был высокий сутулый пожилой мужчина с длинным носом и клочками седых волос на лысеющей голове. На лице его застыло недовольное выражение, причиной чему отчасти был я, отчасти же, видимо, его спутник, Джеймс Форогуд, – возможно, просто потому, что он был молод, хорош собой и жизнерадостен, хотя во время нашей встречи выглядел подавленным.

Вскоре я понял, отчего он хмурится.