Тетушка Хулия и писака

Так, например, экономические преступления детей дали ему пищу для размышлений на тридцать километров пути. Разве дети не подрывали семейный бюджет самым варварским образом? Отцовские доходы сокращались прямо пропорционально возрасту детей, и не только из-за неуемного аппетита и привередливых желудков этих созданий, требовавших особой пищи. Речь шла о бесчисленных учреждениях, порожденных ими, – обо всех этих няньках, детских яслях и садах, кормилицах, цирках, прогулочных площадках, утренниках, магазинах игрушек, судах для несовершеннолетних, исправительных колониях, не говоря уже о специалистах, что наподобие лиан-паразитов, которые опутывают и душат деревья, присосались к медицине, психологии, одонтологии и прочим наукам и представляют собой целую армию, которую должны одевать, кормить и обеспечивать в старости бедные родители.

Однажды Лучо Абриль Маррокин едва не разрыдался, подумав о юных матерях, ревностных хранительницах морали и жертвах пересудов, заживо погребенных в бесконечных хлопотах по уходу за своим потомством; бедняжки отказывают себе в посещении праздников, кино, в путешествиях, из-за чего их бросают мужья, которые от вынужденного одиночества неизбежно начинают грешить. А чем платят им наследники за все страдания и бессонные ночи? Вырастая и создавая собственный семейный очаг, они обрекают своих матерей на одинокую старость.

Следуя подобным размышлениям, Лучо невольно пришел к идее развенчания мифа о детской наивности и доброте. Пользуясь пресловутыми тезисами об отсутствии разума, дети обрывают крылья бабочкам, засовывают в печку живых цыплят, переворачивают на спину черепах – пока те не сдохнут – и выдавливают глаза белкам. Разве рогатка для истребления птиц – оружие взрослых? И кто, как не дети, проявляет бессердечие к более слабым однокашникам? С другой стороны, можно ли считать «разумными» существа, которые в том возрасте, когда любой котенок сам находит себе пропитание, еще еле-еле передвигаются, натыкаясь на стены и набивая себе шишки?

У Лучо Абриля Маррокина было развито чувство прекрасного, делавшее более содержательным и его прогулки. Ему хотелось бы, чтобы все женщины сохраняли свежесть и упругость тела вплоть до наступления климакса, поэтому он с такой грустью отмечал урон, нанесенный матерям родами: осиные талии, которые можно было охватить пальцами, обезображивались складками жира, та же участь постигала грудь и бедра; плоские животы – дощечки из металла, на которых губы не оставляли следов, – обвисали, размягчались, оттопыривались, на них появлялись все те же складки, а иные женщины вследствие тяжелых родов и вовсе превращались в неуклюжих утиц. Вспоминая скульптурное тело носившей его фамилию француженки, Лучо Абриль Маррокин с облегчением подумал, что она родила не пухленькое существо – губителя ее красоты, а лишь крохотное подобие человеческое. Однажды, в момент отправления естественной нужды (чернослив заставлял его желудок действовать строго по установленному расписанию, не уступая в точности английскому поезду), Лучо почувствовал, что уже не содрогается при мысли об Ироде. Как-то утром он поймал себя на том, что пнул мальчишку-нищего. И Лучо уразумел, что не преднамеренно, а естественно и закономерно, как ночь сменяет день, он перешел к «Практическим упражнениям». Эту часть инструкции доктор Люсия Асемила озаглавила «Прямые действия», и Лучо казалось: перечитывая листки, от слышит ее наставления. Практические занятия в отличие от теоретических основывались на четких предписаниях. Уяснив себе суть всех несчастий, причиняемых ими, следовало перейти к индивидуальным репрессиям. Делать это надлежало осторожно, учитывая всевозможные демагогические постулаты вроде «беззащитных детишек», «ребенка нельзя ударить даже цветком розы» и «порка рождает комплексы».