Я не мог бы сказать, сколько прошло времени, только платье тетушки Мерты вдруг зашевелилось у меня в руках. Я подпрыгнул от неожиданности и отбросил его, словно обжегшись.
Она появилась снова. Закрытые глаза, волосы, льющиеся как прекрасная мелодия, и все очарование, вся нежность, все, что тблько можно себе вообразить, было в ее лице. И тут она открыла глаза и все увидела.
- Нет,- закричала она, и тут же прикрыла рот ладонью.Только не это! Не надо снова! Ведь я уже проснулась!
Она с рыданием прижалась ко мне, и я снова смог обнять ее. Всю красоту и нежность мира держал я в руках, и все отчаяние. Но вот она отстранилась и начала говорить медленно, как заклинание: "Все это только сон. Страшный сон, но я верю, что он кончится,- она даже не пыталась сдержать слез,нужно только дожить до утра и проснуться. Все это мне снится, и ты тоже мне снишься..."
Руки ее метнулись к лицу и нащупали первые морщины, появившиеся на лбу. Черное платье, как живое, наползло* на ее тело, выжимая из него жизнь. Облако волос редело и теряло блеск. Последними погасли глаза, опять спрятавшиеся под темными морщинистыми веками.
- Нет, нет,- повторял я, потрясенный этим превращением. Я пытался разгладить появляющиеся морщины и чувствовал, как прямо под моей рукой высыхала и стягивалась кожа.
Я отшатнулся и машинально вытер руки о штаны, и когда поднял глаза, передо мной уже стояла тетушка Мерта. Исходивший от нее свет погас, и мы опять были в полном мраке.
На обратном пути мы лезли через какие-то кусты и колючки, а тетушка Мерта с трудом передвигала ноги и не переставала плакать. Мне даже пришлось взять ее на руки - горстку праха с затхлым пыльным запахом.
Наконец я выбрался из лощины, гудевшей от ветра, хотя вокруг было очень тихо. В мозгу бесконечно крутилаоь засевшая фраза: "Жизнь - это сон... жизнь - это сон...".
Но прежде чем перешагнуть порог кухни и вернуться к привычному миру, я встряхнул все еще рыдавшую тетушку Мерту жуткую куколку такой прекрасной бабочки - и на ухо ей прошептал:
- Просыпайся, тетушка Мерта! Скорее просыпайся!