Тевье-молочник

"Эх, Бейлка, Бейлка, думаю, что с тобой стало! Помнишь, как, бывало, по вечерам ты сидишь при коптящей лампочке, шьешь и песню напеваешь, оглянуться не успею, ты двух коровок выдоишь, а то, засучив рукава, приготовишь мне простой молочный борщ, или галушки с фасолью, или пампушки с сыром, или ушки с маком и скажешь: "Отец, поди руки мой!" Ведь это лучше всякой песни было!" А сейчас сидит она со своим Педоцуром за столом, как королева, два человека к столу подают, тарелками брякают... А Бейлка? Хоть бы слово вымолвила! Зато он, Педоцур то есть, за двоих уплетает, рта не закрывает! В жизни не видал человека, который бы так любил болтать и балабонить бог знает о чем, рассыпаясь при этом своим дробненьким смешком. У нас это называется: сам сострил, сам и смеется... Кроме нас троих, сидит за столом еще какой-то тип с румянцем во всю щеку. Не знаю, кто он такой, но едок он, видать, не из последних, потому что все время, покуда Педоцур говорил и смеялся, тот уписывал за обе щеки, как в писании сказано: "Трое, что ели..." - ел за троих... Тот ел, а Педоцур трещал и все такую ерунду, что слушать тошно: подряд, губернское правление, удельное ведомство, казначейство, Япония... Из всего этого меня интересовала одна только Япония, потому что с Японией у меня кое-какие счеты были. Во время войны, - знаете, конечно, - лошади в большом почете были, их днем с огнем искали... Наскочили стало быть и на меня и взяли моего конягу в работу: смерили его аршином, прогнали его несколько раз взад-вперед и выдали ему белый билет. Вот и говорю им: "Я наперед знал, что напрасны ваши труды, как в писании сказано: "Знает праведник душу скотины своей", - не Тевьиной кляче на войну ходить..." Однако, извините меня, пане Шолом-Алейхем, я путаю одно с другим, так и с пути сбиться недолго. Давайте-ка лучше, как вы говорите, - "вернемся к делу" - обратимся к нашей истории.

Словом, выпили мы, значит, честь-честью, закусили как полагается, а когда встали из-за стола, взял он, Педоцур, меня под руку и привел к себе в свой кабинет, убранный по-царски - с ружьями и кинжалами на стенах, с пушками на столе... Усадил он меня на эдакий диван, мягкий, точно масло, достал из золотой коробки две длинные, толстые, пахучие сигары - одну себе, другую мне, закурил, уселся против меня, вытянул ноги и говорит:

– Знаете, для чего я за вами посылал?

"Ага! - думаю. - Хочет, видно, потолковать со мной насчет того самого". Однако прикидываюсь дурачком и говорю:

– "...Сторож я, что ли, брату своему?" - Откуда же мне знать?

– Я, - отвечает он, - хотел поговорить с вами относительно вас самих.

"Служба!" - думаю и отвечаю:

– Ну что ж, если что-нибудь хорошее, пожалуйста! Послушаем.

Тогда он вынимает сигару изо рта и обращается ко мне с такой речью:

– Вы, - говорит, - человек не глупый и не обидитесь, если я буду с вами говорить откровенно. Надо вам знать, что я веду крупные дела. А когда ведешь такие крупные дела...

"Да! - думаю. - Меня имеет в виду!" Перебиваю его и говорю:

– У нас в талмуде сказано: "Чем больше достояние, тем больше забот". Знаете, как это надо толковать?

А он отвечает мне довольно-таки откровенно:

– Скажу вам по чистой совести, что талмуд я никогда не изучал и даже не знаю, как он выглядит!

И рассыпался мелким смешком. Ну, что вы на это скажете? Казалось бы, уж если господь тебя наказал и остался ты невеждой, неучем, - так уж пусть это будет шито-крыто! Нашел тоже, чем хвастать!

– А я иначе и не думал! - говорю. - Знаю, что к таким вещам вы отношения не имеете... Однако послушаем, что же дальше?

– А дальше, - отвечает он, - я хотел вам сказать, что по моим делам, по моему имени и положению мне неудобно, что вас называют "Тевье-молочник". Не забывайте, что я знаком лично с губернатором, что ко мне в дом может, чего доброго, нагрянуть эдакий... Бродский, Поляков^[23], а то, пожалуй, и сам Ротшильд!.. Чем черт не шутит?..

Говорит он мне это, Педоцур то есть, а я сижу, смотрю на его лоснящуюся лысину и думаю: "Очень может быть, что ты и с губернатором лично знаком и что Ротшильд может к тебе в дом прийти, но говоришь ты как собака поганая!"

И обращаюсь к нему не без досады:

– Как же быть, если Ротшильд, чего доброго, и в самом деле нагрянет?

Думаете, он почувствовал мою шпильку? Куда там! "Ни леса, ни медведей!" Даже в голову ему не пришло!

– Я бы хотел, - говорит он, - чтоб вы бросили это самое молочное дело и занялись чем-нибудь другим.

– А именно? Чем?

– Чем хотите! - отвечает он. - Мало ли дел на свете? Я помогу вам деньгами, сколько потребуется, лишь бы вы не были больше Тевье-молочником. Или, погодите-ка, знаете что? А может быть, вы бы совсем - раз-два-три - взяли и уехали бы в Америку? А?