Тевье-молочник. Повести и рассказы

Он — черный, грубоватый, растрепанный, с бельмом на глазу. Она — рыжая, худая, рябая. Оба — оборванные, помятые, в заплатанных башмаках; у обоих один и тот же товар. Он с корзиной и она с корзиной; он с плетеными калачами, крутыми яйцами, сельтерской водой и апельсинами, и она с такими же плетеными калачами, крутыми яйцами, сельтерской водой и апельсинами.

Бывает, что в корзине у него красные вишни, черные черешни или зеленый, кислый, как уксус, виноград. Тогда и она приходит с такими же вишнями, черешнями и кислым, как уксус, виноградом.

Оба являются в одно время, проталкиваются в одну дверь и говорят на одном языке, только выговор у них разный. Он слегка задыхается, картавит мягко и липко, словно у него нет языка; она шепелявит, словно рот у нее набит языками.

Вы думаете, пожалуй, что они конкурируют, сбивают цены? Ничего подобного. У них одна цена. Конкуренция заключается в том, что они одновременно умоляют вас пощадить пятерых сирот (у него пять сирот и у нее пять сирот). Оба смотрят вам в глаза, тычут вам в лицо свой товар и кричат до тех пор, пока — нужно вам или не нужно — вы чего-нибудь не купите.

От их жалоб, просьб и слез у вас кружится голова, вы не знаете, у кого купить: у него или у нее? Наконец вас осеняет счастливая мысль: вы хотите купить у обоих, но они не разрешают…

— Если вам надо купить, то берите у одного. На двух свадьбах сразу не пляшут.

Вы хотите быть благодетелем, и сегодня покупаете у нее, а завтра у него. Тогда вас клянут на чем свет стоит.

— Господин! Почему я вам не понравилась сегодня? Или так:

— Господин, на прошлой неделе вы, кажется, покупали у меня и не отравились, не подавились?

Вы читаете им мораль, вы объясняете, что все хотят жить. Тогда они отвечают на простом еврейском языке, немного, аллегорически, но очень понятно: с одним задом одним разом на две ярмарки не поспеешь…

Да, таковы дела, милый друг! Никогда не заботься о других, все равно ничего не выйдет. И не пытайтесь даже быть благодетелем: боком выйдет. Я это знаю по собственному опыту. Я мог бы рассказать вам интересную историю о том, как однажды я сглупил, собрался помирить чету, а кончилось тем, что мне крепко попало от моей жены. Однако боюсь смешать одну историю с другой и отвлечься в сторону, хотя в жизни случается и так: предлагаешь одно, а несешь при этом такую чушь несусветную… В общем, возвращаемся к нашему рассказу.

Дело было осенью, в дождливый день. Небо слезилось, земля почернела, станция была полна народу, тьма пассажиров. Все бегут, толкаются, и евреи, конечно, больше всех. Мчатся, лезут друг на друга с чемоданами, узлами и подушками. Крик, шум, содом! И в самой гуще — он и она, оба нагруженные снедью. Вместе прут в вагон. И вдруг… Что случилось? Обе корзины оказались на земле. Калачи, и яйца, и сельтерская вода с апельсинами — все это валяется в грязи. Бурная смесь из шума, визга, слез и проклятий сливается с хохотом кондукторов и гвалтом пассажиров. Звонок и свисток. Одна минута — и мы едем. В вагоне весело, публика наша перебрасывается словами, проветривает языки. Как бабы в молельне или гуси на базаре. Трудно уловить содержание или смысл, только обрывки какие-то:

— Суд над плетеными калачами…

— Яичный погром…

— Чем провинились апельсины?

— Что тут спрашивать? Подлец!

— Во сколько вы цените убыток? Так и надо! Пусть не лезут, не въедаются в душу!

Что же им делать, беднягам? Еврей ищет кусочек хлеба.

— Ха-ха-ха, — отзывается густой бас, — еврейские заработки…

— Еврейские заработки? — слышен мол одой, визгливый голосок. — У вас есть лучшие? Давайте-ка их сюда.

— Молодой человек! Не с вами говорят! — гудит бас.

— Не со мной? Зато я говорю с вами. У вас есть лучшие заработки? Вы молчите? Почему же вы молчите?

— Что он хочет от меня, этот молодой человек?

— Чего я хочу? Вы говорите: еврейские заработки? Если у вас есть лучшие, давайте-ка их сюда!

— Как вам понравится этот банный лист?!

— Тише, евреи! Замолчите. Вот она!

— Кто?

— Она сама, бабочка с закуской…

— Где она, красавица, где?

— Вот она, здесь.

Рябая, красная, с опухшими от слез глазами, пробирается она с пустой корзиной, ищет место, садится на пол, на опрокинутую корзину, прячет воспаленные глаза в изодранную шаль и тихо плачет. Неожиданная тишина настала в вагоне. Выдохлись все разговоры, отнялись языки. Только один вскочил с места и прокричал густым басом:

— Евреи! Почему вы молчите?

— А зачем кричать?

— Надо ей собрать что-нибудь.

— Хорошенькое дело!

Знаете, кто это говорит? Тот самый, который сейчас только смеялся над еврейскими заработками. Странное существо с странной шапкой. Какая-то фуражка с прямым, блестящим козырьком. К тому же он носит синие очки, глаз его не видно. Нет глаз, один нос, мясистый, жирный, картофельный нос. Не долго думая, срывает он с головы фуражку, первый бросает туда пару серебряных монет и обходит всех, гремя своим густым басом:

— Бросайте, народ честной, сколько можете. Даровому коню в зубы не смотрят, как в Талмуде сказано…