Тевтонка

Бесполезно сражаться с адским отродьем, всё равно проиграешь. Если Грета при жизни не могла одолеть Феда, Густава и Поля, как справится теперь, когда они стали демонами? Да при том с троими разом?

Победа и не важна. Только бы задержать, дать время отцу Антонио.

Неуязвимые демоны? Ещё в прошлый раз заметила: доспех похож на миланский, но без латной юбки, ронделя — пластины, защищающей подмышку, налокотников. Есть набедренник, а налядвенника нет, между ногой и торсом зазор. Наколенник отсутствует.

Пригнувшись, уворачиваясь от белых лучей, Грета прыгнула, толкнула одного, второму воткнула кинжал в плечевой сустав. Тот, что был сзади, стал стрелять, задел своего же и прекратил. Меч с крестом впился ему в прореху повыше бедра, со второго удара почти отсёк ногу.

Призраки замерли:

— Улучшение, — сообщили они хором.

Однако Грета не стала дожидаться, когда враги отрастят себе рондели и наплечники. Она воткнула лезвие в зазор между грудными пластинами, где те сходились к фонарю, нажала, повернула. Из пролома забили молнии. Кинжалом рубанула крайнего по колену, пока он заваливался, отсекла стреляющий наруч.

— Улучшение, — снова проговорили враги вместо того, чтобы драться.

Вот где их слабое место! Они совершенствуются прямо в бою, все разом, и в это время ничего не делают. Показать вам, призраки, недостатки вашей защиты? О, работа как раз для Мастера по доспеху!

Мышцы болели. Грета рубила тугие, твёрдые сочленения — секунду промедлишь, и их закроет броня, которую невозможно пробить. «Гнад дир Готт», — повторяла она про себя. «Да пребудет с тобой милость Божья».

— Иди сюда! — звал отец Антонио. Он уже приоткрыл дверь, протиснулся в неё и теперь заглядывал назад, с тревогой наблюдая за боем. — Над входом скала треснула, висит на одних корнях, как бы не рухнула!

Снаружи ворвался влажный воздух, свет факела затрепетал. Повеяло летней ночью, восхитительно свежей, соснами и мятой. Птицы пробовали тренькать, звать солнце. Там, в нескольких шагах, между стволами бродят караваи тумана, небо зарумянилось, и на заросшую тропинку свешиваются спелые земляничинки. Тропинка бежит далеко, до самой дороги на Данциг, и хорошо по ней идти, оттряхивать от росы серебристые кустики.

…Тысячи золотых воинов, которых невозможно ранить никаким оружием, подступают к стенам Нижнего Замка, проламывают лучами ворота, словно расплавленный металл, заливают Мариенбург…

Нельзя выходить. А то призраки тоже выйдут. Нужно оставить их здесь.

— Захлопните дверь, отец Антонио! — прокричала Грета, нажимая на меч, поворачивая его. — И завалите вход.

Спасительная щель со скрежетом закрылась. Факел потух. Всё-таки случилось так, как хотел комтур: избавился он от девчонки в Ордене.

Глава 8. Искушение

Мертвенный свет сочился из кругов, которые ворочались на полу. Били молниями разрубленные куски, снова сползались воедино. Откинутый в угол череп выпустил гибкие щупальца и пауком побежал к телу призрака.

На Грету двинулись ещё двое. Одинакового роста, с золотыми черепами вместо лиц, в рясах и кольчугах, только одному кольчуга была мала и сковывала движения.

Почему они не стреляют? Пока не могут, не превратились до конца?

У правого блестит рыцарский пояс, из-под рясы выбилась серебряная ладанка — Мария с младенцем. Это Бриан.

Если он сейчас призрак, почему бы тоже не превратиться в призрака? И быть вместе, навсегда, как не могли раньше. Стоит ли сопротивляться? Или сложить оружие, пусть мокрица кусает?

Ведь там нет ничего. Ни рая, ни ада. Ради чего всё? Чтобы стеклянные тётки нацепили ободок?

Воин с ладанкой сделал выпад мечом — не Бриана манера, тот бы сразу развалил противника напополам или голову снёс. Тем более Грета сейчас без шлема.

Ересь. Нельзя думать о нём, как о Бриане! Бриан умер, его душа отлетела на вечное пиршество, а здесь лишь дьявольский прислужник, который захватил тело рыцаря. Грета ускользнула, смела ударом «ручку от чайника».

Призрак замер.

Кисть с мечом сдавило — бывший коротышка впился в неё; по кожаной перчатке пробежала мокрица, шмыгнула в рукав. Запястье взорвалось болью, клинок звякнул о камни. Под кожей что-то зашевелилось.

Махнув кинжалом, Грета отсекла трубку на золотой голове. Это затормозило врага — на десяток секунд.

— Улучшение, — произнёс речитатив.

Два туловища уже восстановились, к ним пристраивались конечности.

Подобрав меч, Грета вертелась мельничным колесом, рубила и отбрасывала. Гнад дир Готт. Гнад дир Готт. Правая рука отказывала, она совсем онемела — внутри мокрица выпускала длинные щупальца, вгрызалась в мышцы.

Пещера содрогнулась, за дверью валились каменные глыбы. Как бы отца Антонио самого не придавило. Пожалуй, ни железная дверь, ни завал призраков не остановит. Может, они боятся солнечного света?

Что-то подсказывало: не боятся. Как же с ними справиться?

Грета скинула рясу, затянула её горловину верёвкой. Насаживая на кинжал головы, покидала их в «мешок». Из голов протягивались металлические щупы, впивались в ткань, разрывали.

Она накинула сверху свою кольчугу — и поволокла добычу вниз по туннелю, обратно во тьму, подальше от живых.