Тезей (другой вариант перевода)

Но вместо этого - он ударил в барьер. Раздался грохот, треск дерева, крики... Барьер был из кедровой плахи в руку толщиной, но закачался. Сверху посыпались орехи, сласти, веера... даже собачки их карманные... Один рог застрял... Он с трудом выдернул его - повернулся... Но для меня в тот миг всё стало безразлично, арена медленно крутилась перед глазами... И только одно я знал - я попал на рога; если сейчас упаду, то кровь моя принадлежит Матери.

Я стоял. Качался, хватал ртом воздух из последних сил - но стоял. Аминтор взывал к богам, звал меня ласковыми минойскими словами, сыпал проклятиями... Поддерживать жертву запрещено, он мог лишь стоять рядом... А бык шел на нас, шел медленно словно во сне, я подумал - брежу... Казалось, он идет уже целую вечность; глаза его - набрякшие, налитые кровью - глядели прямо на меня, мне в глаза... Я подобрался, как мог, - постараться заметить, в какую сторону он будет бить... Вдруг голова его опустилась, ниже, еще ниже, коснулась песка... Подломились колени... Он накренился, словно разбитый корабль, и рухнул в пыль.

И вокруг стало тихо-тихо... Потом волной прокатился вздох изумления и ужаса; а потом - трибуны разразились ликованием.

Чувствовал я себя скверно - слабость, боль... - но в глазах прояснилось. Увидел, что крови хоть и много, но рана неглубокая... А вся арена была - словно сад; люди будто с ума посходили и швыряли с трибун всё, что было под рукой: веера, шарфы, бусы, цветы... Журавли собрались вокруг меня - чумазые, изодранные, побитые, в волосах пыль, по запачканным лицам потеки пота... Формион хромал - Хриза после сказала мне, что он спас ей жизнь... Когда она подошла, под руку с Меланто, я увидел рану у нее на скуле; шрам останется на всю жизнь - ей уже не быть той безупречной лилией, что плыла сюда из Афин... Гелика шутила с Фебой... Сегодня было так страшно, что страх у нее прошел, - на войне тоже так бывает... А улыбка Аминтора была глупой-глупой, от слабости наверно; и я, конечно, улыбался так же слабо и так же глупо... Теламон подставил мне плечо, но я махнул рукой - не надо. Моя девочка в ложе и так достаточно перепугалась, а я еще мог по крайней мере отсалютовать ей, стоя без поддержки.

Она стояла на своем помосте прямо и неподвижно. Краска на лице проступила ярко, как у куклы, но она провела прощальный ритуал без заминочки. Я гордился ею: такая выдержка! Пусть, думаю, она не Видит и не Слышит, но царица из нее будет настоящая.

А старина Геракл лежал на том же месте, где упал. Букет анемонов, брошенный сверху, рассыпался у него на голове, словно венок на него надели... Я смотрел на него - и тут он чуть приподнялся, дернулся... и мухи облепили его глаза. И сверху, где дешевые трибуны были темны от коренных критян, раздался торжественный гул голосов, словно люди увидели знамение.

Мы шли к воротам. Устал я страшно, - но не настолько, чтобы потерять способность думать. Вспомнил, как охраняют священных быков - ни один посторонний не мог пройти к ним в ограду... Посмотрел вверх - на пустую ложу Миноса, на соседнюю, где наш покровитель принимал поздравления и похвалы его команде... Принимал поздравления - но я видел его глаза, когда он не видел моих.

Уйдя с арены, я позволил себя нести. В Бычьем Дворе наша знахарка обмыла и перевязала мне ногу, дала укрепляющего питья, горячего и пряного... Актор сидел рядом и насвистывал сквозь зубы. Глаза наши встретились - он показал взглядом на знахарку, покачал головой - молчи, мол, - и отошел.

Подошла Фалестра, встала возле моей циновки - одна рука на бедре, другой чешет свою черноволосую голову... Я поманил ее поближе, она наклонилась. И смотрела на меня не как женщина на раненого, а как настороженный воин в засаде, ждущий команды. Я тихо сказал:

- Быка чем-то напоили.

Она кивнула.

- Оружие хорошо спрятано? Астерион что-то узнал, - говорю. Говорю, а сам думаю - скоро ли он пришлет за мной и какой смертью заставит умирать.

- Много он знать не может, иначе бы нашего оружия уже не было. - Это она верно сказала, Фалестра. - Спрятано все хорошо, - говорит, - а ты не волнуйся; ведь ты же ни на что не будешь годен, пока не отдохнешь.