Тезей (другой вариант перевода)

Наши закричали: "Даешь!" - но в голосах было меньше пыла, чем прежде. Парни поглядывали на берег - подарок скрытым лучницам - и явно размышляли о своих подмокших тетивах. Они предпочли бы что-нибудь попроще, и охотно уйдут от этих берегов, если я их не задержу.

Кричу Пирифу:

- Слушай! Один из моих людей убит, и мы должны ему устроить достойные похороны. Давай пристанем к ближайшему открытому месту. Заодно и добычу там поделим.

Это дошло до всех. Советую каждому вождю, кто поведет воинов на рискованное дело, - никогда не откладывай дележ трофеев. Если они слишком долго валяются на виду, - ничьи, - люди успевают присмотреть себе, что им нравится, а потом это достается кому-то другому - и начинается базар.

Чуть дальше был скалистый мыс, а возле него отлогий берег. Я отдал распоряжения о могиле и памятнике для Пиленора; а потом отозвал Пирифа в сторону и сказал ему, что собрался делать. Он долго смотрел на меня, не отвечая; наконец я не выдержал:

- Ну что скажешь?

- А надо?.. - говорит. - Нет уж. Я уже успел проглотить всё что должен был сказать. Мы бы поссорились, - а ты всё равно пойдешь, а потом тебя убьют, и я всю жизнь буду жалеть об этой ссоре... Иди, дурень, - буду за тебя молиться... Если смогу, отвезу домой твое тело. Но уж если ты ее достанешь, - будь спокоен, я тебе не соперник.

Мы разделили добычу; я позаботился, чтобы все остались довольны... А потом сказал:

- Этот меч, кубок и браслет я даю из своей доли. Это призы на погребальных Играх - окажем честь мертвому... Однако, кроме погребальных даров мы должны ему нашу месть. Сейчас их дозорные думают, что все мы заняты обрядами; другого такого случая у нас не будет. Кто со мной?

Вперед шагнуло человек двадцать, готовых пропустить Игры из любви к Пиленору, ко мне или к приключениям. День стоял где-то между полуднем и летним закатом; здесь он начинается позже, чем у нас.

Пока остальные расчищали дорожку для бега, мы скользнули в лес; потом обошли подножие холма и вышли к тропинке, по которой девушки спускались к морю. Она повела нас вверх, через открытые поляны, вдоль излучин и перекатов горного ручья... На тропе были следы копыт, а в одном месте - лента, мокрая от морской воды.

Вскоре мы увидели расчистку и деревушку на ней... Но когда подползли, то услышали мужские голоса и плач детей, - это был обычный крестьянский хутор, похожий на все другие. "Так, значит, это не страна женщин, как о ней рассказывают, - подумал я. - Они должны быть чем-то другим, как бы народ в народе..."

Тропа миновала источник, где начинался ручей, - тут они останавливались напиться, - и повела нас дальше, сквозь лес из миртов, каштанов и дубов. Потом деревья поредели, появилась ежевика, уже с ягодами; небо показывалось всё чаще и наконец открылось во всю ширь, - а вокруг березы, земляничник и мелкие горные цветы... Я услышал пение жаворонка и что-то еще, что примешивалось к нему... Жаворонок примолк - это был девичий смех.

Сердце у меня остановилось, а потом как прыгнет - едва не задушило. Знаком приказал тишину, но жаворонку не прикажешь - пришлось переждать его веселье... Наконец он опустился на землю, и я снова уловил тот звук, далеко-далеко.

На открытом склоне перед нами из невысокой нежной травы поднимались изящные осинки... Тропа огибала деревья, и на одном из них был привязан пучок голубой шерсти. "Это место свято и запретно", - думаю... По спине поползли мурашки... Но как при рождении нельзя повернуть вспять, так и я не мог.

Впереди из горы выступал как бы контрфорс, образованный громадными глыбами, каждая с сарай величиной; тропинка огибала его. Голоса доносились оттуда, там конечно должна быть стража... Я подал своим людям знак ждать, а сам спустился в сторону по склону, к зарослям дрока, и уже по ним прополз до гребня и глянул вниз.

Широкий скальный выступ с неглубокой впадиной посредине... Это было похоже на бедра сидящей горы, а ее каменные руки покоились с обеих сторон на коленях. Над ними нависали каменные груди и возвышалась ее огромная голова, а вниз от коленей отвесно падал громадный обрыв. За его кромкой не было видно ничего: только безбрежное пространство и далекое море внизу и парили орлы. У самого края обрыва - алтарь из грубо отесанного камня; рядом с ним коренастый каменный столб, а на столбе какая-то штука, похожая на серп молодой луны. У нее была странная поверхность: неровная, но блестящая, как у пористой лавы... Я однажды видел такую, в другом святилище, но та была меньше кулака, а эта - с человека толщиной... Это был громадный грозовой камень; его прихотливые грани влажно блестели в косых лучах солнца, и казалось - он только что сплавлен ударом молнии и еще светится, раскаленный... С алтаря поднимался дым, в воздухе плыл запах душистой смолы... Я понял, что это святилище принадлежит Ей, на кого нельзя смотреть мужчинам; а те, что на траве в расщелине, - охрана.