Тезей (другой вариант перевода)

Он повернулся - гораздо быстрей, чем я ждал от него, - повернулся и схватил меня за подбородок. От него пахло мускусом, тяжко, тошнотворно... Одной рукой он держал меня, а другой ударил по лицу; так ударил, что на глазах выступили слезы. Правой рукой я не мог шевельнуть: на ней потом долго держались следы ногтей Хризы, много силы пряталось под ее нежной красотой. Позади, среди придворных, раздался ропот; мол, обычай нарушен, святотатство... Казалось, они поражены больше, чем я. На самом деле, кто думает, что у раба могут быть какие-то права?.. Я был бы готов к этому, если б с нами не нянькались так на корабле. Услышав голоса, он быстро обернулся всё опять стало тихо, все лица бесстрастны... Они были мастера на этот счет. А я - я ненавидел их только за то, что они видели мой позор; их лицемерие меня не тронуло.

Все еще держа меня за подбородок, он заговорил:

- Не плачь, петушок, быки бьют гораздо больнее!.. Как зовут тебя в тех краях, откуда ты прибыл?

Я ответил громко, чтобы всем было слышно, что не плачу:

- В Афинах меня зовут Пастырь Народа, в Элевсине зовут Керкион, а в Трезене - Дитя Посейдона!

Он дышал мне в лицо.

- Слушай ты, дикарь материковский, мне наплевать, какими титулами тебя награждают в твоих племенах. Назови свое имя!

- Мое имя Тезей, - говорю, - я бы сразу тебе сказал, если б ты спросил по-человечески.

Он снова ударил меня по лицу, но теперь я уже ждал этого, так что не шелохнулся. Потом где-то за его глазами появилась какая-то мысль.

Закрытые носилки все еще стояли там же. Лукий отошел, но щель в занавесках осталась, хоть не было видно руки, которая держала их.

Тот человек, что бил меня, был занят с нами - и ни разу не глянул в сторону носилок, вообще не знал о них. Кто же там в носилках? Он будет разгневан, если увидит, что этого оскорбили? Этот - его все должны ненавидеть, от богов до последних собак; и его не подозвали поговорить; Лукия позвали, а его нет... Но на Крите всё сложно...

- Дитя Посейдона!.. - он осклабился. - А откуда это взяли, что Посейдона? Твоя мать купалась - так? - и встретила угря?..

Он обернулся к придворным, те рассмеялись, словно подать платили...

- Я его слуга и его жертва, - говорю. - Это между ним и мной, других это не касается.

Он кивнул с презрительной ухмылкой - а тусклые глаза прятали его мысль, - кивнул и огляделся вокруг, чтоб убедиться, что все ему внимают. На указательном пальце у него было золотое кольцо. Большое, тяжелое. Он снял его, подбросил на ладони... А потом - швырнул через причал. Оно сверкнуло на солнце, прочертило в небе яркий след и упало в море. И я видел еще, как уходил в глубину золотой отблеск... А среди критян раздался глухой ропот: толпа ахнула, словно увидела дурной знак.

- Ну что ж, Дитя Посейдона, - сказал он, - если ты так близок со своим рыбьим папочкой, так он отдаст тебе кольцо. Иди-ка, попроси!

Какой-то момент мы глядели друг на друга неподвижно, потом я бросился на край пирса и нырнул. В море было прохладно и тихо - так хорошо после этой жары на пирсе, после шумной толпы зевак!.. Я открыл глаза. Надо мной переливалась светом поверхность моря, а внизу на дне - чего там только не было!.. Темные пятна губок, кучи отбросов с кораблей, битые горшки, драные корзины, гнилая кожура от фруктов, тыквенные бутылки, старые обглоданные кости...

"Он меня хорошо разыграл. Он знал - я не отрекусь от бога. И вот ныряю для него как мальчишка, раб бедного рыбака, что таскает раковины своему хозяину... Он это специально сделал, чтоб сломить мою гордость... Да нет, тут не в гордости дело - он хочет меня убить. Ведь знает, скот, прекрасно знает, что с пустыми руками я не вынырну!.. Но если я захлебнусь здесь - это моя вина, никто не сможет сказать, что это он убил священную жертву... Да, это умная сволочь. Кто-то должен его убить, должен, нельзя, чтоб такие жили..." - так думал я. А тем временем искал и искал среди мусора в мутной воде... Я вдохнул сколько мог перед тем как нырнуть, но опыта у меня не было, - воздуха уже не хватало, уже давило грудь... "Скоро в глазах потемнеет - и мне конец", - думаю.

Передо мной был камень, а под ним сидела каракатица и шевелила щупальцами, будто дразнилась: туда-сюда, туда-сюда... Словно становилась то больше, то меньше, как во сне... И тут я услышал рев в ушах, будто удары прибоя по гальке прибрежной, и голос моря сказал: "Ты хвастался мною, Тезей, но разве молился ты мне?" Мой рот был запечатан морем, и потому я взмолился молча, в сердце своем: "Помоги, Отец! Спаси народ мой, дай мне отомстить за бесчестье!" В глазах прояснилось, и в грязи под каракатицей я увидел что-то блестящее. Я схватил. Каракатица ударила меня по кисти, потом испугалась и уплыла, зачернив воду вокруг... Наверно, она проглотила кольцо, но извергла его по приказу бога.