Тезей (другой вариант перевода)

Мощный удар шел мне в голову… От него надо было уклоняться влево, потому я прыгнул вправо. Хорошо сделал: он уже бил ногой в то место, где должен был оказаться мой живот. Бил сильно, как лошадь, даже вскользь удар был чувствителен… Но не очень, и я схватил его за ногу. Я бросил его не прямо, а чуть в сторону, чтобы не мог защищаться ногами, – и в тот же миг прыгнул на него, стараясь захватить голову в замок… Но реакция у него была отличная. Он все-таки дотянулся до меня ногой и оттолкнул, и я еще не успел коснуться земли, как он разворачивался, чтобы поймать меня в ножницы… Я на миг задержал его ударом в подбородок и успел вывернуться, как ящерица… Мельница закрутилась, и я очень скоро забыл свои добрые чувства к нему: когда человек тебя убивает – уже не спрашиваешь себя, что он тебе сделал плохого.

У него было благородное лицо. Но взгляд царицы, когда я спрашивал о правилах, меня предостерег. Смертный бой – это смертный бой, и запретов в нем не было. У меня вот ухо рваное, как у драчливого пса, – это с того раза. Еще было – он едва не выковырнул мне глаз и отпустил лишь тогда, когда я почти сломал ему палец… В начале боя я был слишком спокоен, но вскоре стал уже слишком зол. Однако не мог позволить себе рисковать только ради удовольствия сделать ему больно, да и он был словно из дубленой бычьей шкуры с бронзовой сердцевиной.

Схватка затягивалась, и я уже не мог сойти за девятнадцатилетнего. Он был мужчина в расцвете сил, а я-то… Кровь моя, мышцы и кости начали шептать, что мне против него не выстоять, – и тут зазвучал гонг.

Сначала послышался удар колотушки. Будто молотком, завернутым в тряпку. А за ударом возник чудовищный певучий рев. Клянусь – звук можно было ощутить в земле под ногами… И в этом вибрирующем звуке запели женщины.

Голоса опускались и ползли вверх, опускались – и еще выше… Так северный ветер свистит в ущельях, так в горящем городе рыдают вдовы, так волчицы воют на лугу… А над этим, под этим, сквозь это – в костях, в крови, в каждой жилочке наших тел ревел гонг.

Эта музыка сводила меня с ума. Она накатывалась волна за волной и выхлестывала из меня все чувства, все мысли… Оставалась только одна, мания сумасшедшего, – я должен его убить, чтобы прекратить этот шум!

Я уже не чувствовал усталости. А он – он начал сникать. С каждым ударом гонга его сила иссякала; это его смерть пела ему, обволакивая его словно дымом, прижимая его к земле… Всё было против него – и народ его, и Таинство, и я, – но он бился храбро.

Он схватил меня за горло, душил и валил назад, – я упал и ногами перебросил его через себя. И пока он еще был оглушен падением – прыгнул на него, перевернул и заломил руку за спину. Так он лежал – лицом вниз, а я на его спине – и уже не мог подняться. Песня взвилась протяжным воплем и оборвалась, задрожал и замер последний удар гонга… Стало тихо.

Лицо его было в пыли, но я прекрасно понимал, как он сейчас пытается найти выход – и знает, что все кончено. Ярость моя утихла. Я забыл боль, какую он причинил мне, и помнил лишь доблесть его и безнадежность его… Зачем я беру на себя его кровь? Он не сделал мне ничего плохого, он лишь исполнял свою мойру…

Я чуть подвинулся – очень осторожно, он знал много всяких уловок, подвинулся, чтобы он мог повернуть лицо, убрать из грязи. Но он не посмотрел на меня – только на темную расселину под скалой. Вокруг стоял его народ, и его нить жизни была сплетена с их нитями, – его нельзя было спасти.

Я придавил ему спину коленом, а свободной рукой обхватил ему голову под подбородком и потянул вверх, так, что напряглась шея. И спросил:

– Сделать сразу? – Спросил тихо, на ухо: это не касалось остальных вокруг – тех, кто не жертвовал ничем.

Он прошептал:

– Да.

– Скажи богам, там внизу, что я не виноват в смерти твоей.

– Будь свободен от нее… – Он добавил что-то. Какое-то обращение к кому-то. Это было на его языке, но я ему поверил. Я рванул его голову назад, – резко и сильно, – хрустнул позвоночник… В глазах его еще теплилась искра жизни, но, когда крутанул голову в сторону, угасла.

Я поднялся на ноги и услышал, как толпа глубоко вздохнула, будто все они только что пережили акт любви. "Так это начинается, – сказал себе, лишь боги могут увидеть конец".

Принесли погребальные носилки, положили на них царя… Вдруг раздался пронзительный крик – царица с воплями ринулась с трона к носилкам и бросилась рыдая на труп. Рвала себе волосы, царапала лицо и грудь… Она выглядела как женщина, потерявшая своего любимого господина, – мужчину, что увел ее девушкой из отчего дома, – как мать малолетних детей, о которых некому позаботиться… Так она плакала. А я – глядел в изумлении. Лишь когда все женщины подхватили этот плач и вой – лишь тогда я понял, что это обряд.

Они уходили, причитая, умиротворяя только что возникшего духа, – вокруг меня стояла толпа любопытных чужих людей… Я хотел спросить: "Что дальше?" – но единственный человек, кого я знал здесь, был мертв.