Тезей

— Нам, женщинам, известно и как Зевс с Герой поженились, — ответила она, прибегая к пословице. Повернулась и ушла к своему столу.

— Эти плясуньи такие несуньи, — рассмеялся Мусей.

— На Крите не очень-то унесешь, — заметил Тезей.

— И в Египте, — сочла нужным сказать Герофила, — о таком мало кто подумает, чтобы из храма домой что-нибудь нести… Правда, земля там повзрослее будет, — добавила она.

— Темные мы, темные еще, — признал, нисколько не огорчаясь, Мусей.

И пиршество продолжалось. И опять гремела музыка. Два танцора показывали свое искусство. Один, пританцовывая, высоко подкидывал мячик, сшитый из разноцветных кусочков ткани. Другой — в пляске же — ловил его. Задача заключалась в том, чтобы каждый плясун ловил мячик на самой высокой точке прыжка. Это юношам удавалось, вызывало одобрительный гул застолья.

Вино лилось, шум веселья нарастал. И вот уже Мусей, схватив два ножа, быстро и искусно выстукивал ими по столу, словно кимвалами. Кто-то из мужчин вскочил на стол, где сидели артисты, встал на голову и принялся вытанцовывать ногами в воздухе.

— Эвоэ! — выкрикивал кто-нибудь.

— Эвоэ! — в ответ гремело застолье.

Утром, когда речь зашла о Герофиле и ее самосском и кларском браках, Лаодика сказала Тезею:

— Она устраивает свои дела, продвигаясь к цели.

Поначалу Тезей внутренне воспротивился такому умозаключению Лаодики, однако, оставшись один, уловил в нем определенную практичность женского ума. И это показалось ему интересным. К Герофиле такое как бы и не относилось: он не судил ее. Про себя же Тезей понял, что поглощающее его чувство к Лаодике пропало, превратилось в ощущение спокойной близости, какая бывает по отношению, может быть, к сестре. И впрямь, Герофила выполнила обещанное. Она освободила Тезея от Лаодики.

Выполнил свое обещание и Менестей. Он привел в мегарон Акрополя к Тезею Клеона. Заодно постарался, чтобы Мусей и Одеон тоже были при этом, желая продемонстрировать этим двоим, что он способен действовать, что язык у него во рту не какая-нибудь рыбина, плещущаяся в теплой посудине.

Впрочем, внешне Менестей держался так, словно нет у него тут ни особенных знакомых, ни родственников, а просто сопровождает он драгоценного Клеона, заботясь, чтобы не запутался здесь этот бесхитростный и не оцененный еще по достоинству человек. Клеон же, попав в обширный царский мегарон, как ни старался обрести невозмутимость, то и дело внутренне вздрагивал, глаза его то натыкались на колонну, то промахивались, не долетая взором до непривычного далека стен, то словно разыскивали что-то по полу.

Приступил к беседе Тезей, дав гостю несколько освоиться в обстановке:

— Мне показалось, Клеон, что ты заранее готов воспротивиться любому новшеству, от кого бы оно ни исходило.

— Не любому, — не согласился Клеон.

— Чего же твоя душа не принимает?

— Когда собираются рушить порядки, к которым народ привык, — запальчиво ответил защитник народа. — А при твоем народовластии, — он подчеркнул голосом слово «твоем», — каждый отвечает сам за себя. И нет единства. Это выгодно только ловким. Чтобы твоими черепками голосовать, придется разбить сосуд отеческой справедливости.

— А ты хотел бы, чтобы всякие десять дней приносились жертвоприношения за государственный счет: народ пирует, получает мясо… Так? — вклинился тут Мусей.

— По-твоему, одним все, другим ничего, — зло сверкнул глазами на него Клеон. — Пусть и дальше жены твоих друзей сливки переводят на благовония?

— А твои друзья сложат ручки, — не унимался Мусей, — и будут ждать подачек.

— Сейчас, при нашем Тезее, я не стану тебе отвечать, насупился Клеон, — я отвечу тебе не здесь, а среди народа.

— В улей язык надо всовывать с опаской, — поддержал Мусея Одеон.

— Ладно вам, — остановил их Тезей. — Есть правда в твоих словах, Клеон. И жертвоприношения нужно приносить за счет государства… И не только. Но пусть для богов и для народа постараются и те, кто состоятелен… При этом ведь в городе все равно не получится, как в семье. Чтобы в любом разе признавали друг друга. В городе мы встречаемся чаще, как чужие. Видишь. Даже спорим, не соглашаемся.

— Я за народовластие, Тезей, — сказал Клеон, уже не повышая голоса. — Но чтобы… оно было, как есть, чтобы ничего нового не вводить.

— И ремесла не вводить, и кораблей не строить? Рыбацкими лодками вовек обойдемся, чтоб только у своего, наиближайшего берега плавать?

— Но зачем нам много чужого? — Опять загорячился Клеон. — Скоро наши богачи станут вывозить себе врачей из Египта, а кормчих из Финикии. Уже сейчас, если продавец говорит не по-гречески, мы готовы на рынке за его безделушки платить втридорога. Бездельники заполняют ими свои дома — глядят не наглядятся. На улицу к людям их потом не вытянешь.

— Гордецов много развелось, — Менестей счел нужным согласиться с Клеоном.

— Сидят по домам, на площадь, и правда, не вытащишь.

— Большего гордеца, чем Клеон, еще поискать надо, — хмыкнул Одеон.

Клеон этого словно бы и не расслышал.

— На улицу выйдешь, так всякий раз на метека наткнешься, — проворчал он. — Этим дома не сидится. Есть ли в других греческих городах столько приезжих?