The Irony Tower. Советские художники во времена гласности

Сергей поставил диск Марии Каллас, и, пока мы пили чай и ели пирожки и грецкие орехи, оставшиеся от предыдущей поездки, над нами парил ее голос. «Мне нравится этот пейзаж. Здесь он смотрится гораздо лучше, чем мои вещи», – сказал Сергей в перерыве между ариями. На закрытой веранде хранились его работы – старые и новые, которые он сделал здесь, в тишине и спокойствии. Позднее мы долго гуляли по извилистым тропкам, среди берез, которые росли вдоль железной дороги. Потом Сергей показал на город вдали, появившийся уже после начала перестройки, необъяснимое скопление башен, которое вклинивалось в зеленый пейзаж. «Здесь была очень красивая деревня, – сказал он. – Они снесли ее и построили эти дома, сорок штук, совершенно одинаковых, точно таких же, как в Москве, их невозможно отличить друг от друга, невозможно понять, в каком ты живешь, если не считать». Мы говорили о празднике и о патриотизме. «Конечно, я очень люблю эту страну, – сказал Сергей, – но не вижу большого смысла в том, чтобы быть здесь или жить здесь». Подобно человеку, который давно уже вышел из подросткового возраста, давно отказался от своей семьи и родителей, снова обрел их и вдруг обнаружил, что то счастье, которое он ощущает среди них, относится к прошлому, что оно за пределами жизненной реальности, Волков впал в задумчивость.

Мы стали говорить о Западе, о том, какие выставки были успешными, а какие нет, о том, какие люди оказались настоящими друзьями, а кому не стоит доверять. Мы гуляли долго, солнце стало садиться, поднялся ветер. Когда мы шли от дома, на нас дуло с одной стороны, на обратном пути – с другой. Мы прошли по тоннелю под путями. Над Лизой Шмитц вечно подшучивали, потому что все, попадавшееся ей на пути, она стремилась превратить в арт-объект. Из привлекшей ее внимание вывески, пластмассовой игрушки или необычной формы камня она предлагала сделать инсталляцию. «Мы могли бы сделать из этого перформанс», – объявляла она после долгих блужданий по переходам метро, после обеда в ресторане или изнурительной поездки в автобусе. И мы с Сергеем брели под порывами ветра, месили грязь, посмей-вались над Лизой и обсуждали, можно ли считать нашу прогулку перформансом. Сергей снимал дачу в Переделкине каждый год с тех пор, как приехал в Москву, но в этом году хозяин, который жил в соседнем доме, решил, что теперь дача нужна ему самому. «Может быть, в следующий раз я приеду, только чтобы забрать вещи. Может быть, я последний раз живу в Переделкине».

Итак, мы вернулись на дачу, выпили еще по чашке чая с грецкими орехами, заперли дверь и пошли мимо лаявшей на длинной цепи собаки к воротам, а потом по узкой тропинке к станции. «Может быть, проще взять такси до Москвы», – сказал Сергей, но поскольку никаких такси поблизости не было, мы поднялись на платформу и стали ждать электрички. Через некоторое время послышался весьма характерный для Советского Союза звук поезда. Поезда, который следует без остановки мимо платформы, где ты ждешь, который не замедлит хода, но промчится мимо на головокружительной скорости, так что тебя может отбросить поднятым им ветром. Поезд приблизился, с ужасным скрежетом поравнялся с платформой, в нем было, кажется, восемь вагонов, вернее, не вагонов, а платформ, на которых стояли танки. Это были танки, принимавшие участие в военном параде, по традиции проводившемся 7 ноября, они прошли по Красной площади, а сейчас их везли к месту их обычной дислокации.

Надо сказать, что стоять на платформе и наблюдать, как мимо со свистом проносится поток танков, – зрелище не из приятных. Когда они, совершенно одинаковые, пролетают мимо на огромной скорости и все это происходит поздней осенью на закате пасмурного дня, кажется, что ты смотришь кино, в котором постоянно повторяется один и тот же кадр. Как будто это один и тот же неподвижный танк. Это изображение, огромное и расплывчатое, стоит перед тобой больше минуты – потому что, чтобы восемь вагонов могли проехать мимо платформы Переделкино, нужно время, – и за это время этот танк начинает подавлять все вокруг, превращается в какой-то вселенский танк. Этот танк напоминал о том, что эта страна, где, казалось, расцветает дружба и любовь, была той самой страной, которую западная пропаганда с незапамятных времен звала врагом, страной, которая снова и снова посылала свои танки туда, где поднимала голову свобода. Этот символический танк был олицетворением советской мощи. Такие же танки положили конец Пражской весне, принесли горе народам Афганистана. Это тот самый танк, который фигурирует в американской поп-культуре, в «Рэмбо», этот танк является как бы суммой всего, чего мы опасаемся в незнакомом мире, находящемся за пределами нашего опыта. Этот танк был символом тех первых детских страхов, когда боишься чего-то, что находится вне твоего понимания.

Вечером Костя с Ларисой пришли в гости к Сергею в его московскую квартиру. Лариса только что вернулась из Одессы, куда ездила проведать свою бабушку, которая была серьезно больна.